Душа населения

Звонок телефона выдергивает меня из состояния блаженного покоя. Вздрагиваю, испуганно озираясь, на мгновение забыв, где нахожусь. Не люблю телефоны. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Смотрю на ненавистный аппарат, размышляя, кому и что могло от меня понадобиться. Мне редко звонят. В основном – родители. Друзья... А есть ли они у меня? Сам не знаю. Знакомые есть. Еще Влад – однокурсник. Мне раньше нравилось с ним поболтать. И сейчас нравится... наверное. Смотря о чем. Когда он возвращается из экспедиций и взахлеб рассказывает о раскопках, я его не понимаю. Я сделал свой выбор, стал кабинетным ученым, переводчиком с древних языков, дешифровальшиком истории. А Влад носится по всему свету. Вот именно, что носится! Две недели назад умчался в Тибет, полный восторга и предвкушения. Не мог он так быстро вернуться. И из Непала звонить не стал бы. А с мамой я сегодня уже говорил...

Жмурюсь, трясу головой, а проклятущая дребезжалка не желает умолкать. Да кто ж такой настойчивый?! Открываю глаза и натыкаюсь взглядом на плетеную миску, заполненную каркаде и апельсиновыми корками. Чувствую, как губы раздвигаются в недоверчивой улыбке. Она? Телефон все звонит. Она! Кто еще может быть настолько терпелив со мной? Кто еще станет ждать, пока я соберусь с силами ответить на звонок? И, конечно, она знает, что я дома. Где мне еще быть?

- Привет, Майя! – шепчу в трубку, прижимая ее щекой к плечу, словно бездушная пластмасса может передать мне тепло той, чей звонкий голос через секунду взрывается в ухе. Я никогда не скажу ей, что думаю о ее тепле. Тепло – это мама, она всегда все понимает и прощает. Наверное. А Майя?

- Опять ты меня вычислил! – она хохочет, и смех ее пахнет апельсинами. А имя – тайнами. Мечта, иллюзия – коварная и манящая. Мне всегда нравился санскрит, полифония его смыслов, неопределенность древнего звучания. Может, поэтому я позволил Майе войти в мою жизнь. Хотя, нет, я себя обманываю. Я не позволял – она сама так решила. Не вошла – ворвалась, оккупировала, расположилась завоевателем. А я не сопротивлялся. Почему? Не знаю. Как не знаю и того, что ей от меня нужно. Иногда кажется, что ничего. Совсем ничего. Но разве так бывает?

За своими мыслями и мелодичными звуками ее голоса я теряю нить смысла, поэтому вздрагиваю, когда понимаю, что она о чем-то спросила.

- Что? Прости, прослушал... – бормочу неуверенно.

- Ох, Данька! Да выгребись ты уже из-под пыли веков! Я говорю, всего неделя до открытия выставки! Неделя, понимаешь?!

- И что? – ловлю панические нотки в ее голосе, но не могу сообразить, что заставило этот тайфун оптимизма так волноваться.

- Как что? Я же объяснила! Не можем найти твои записи! Сравнить не с чем! Данька! Приезжай! Пожалуйста! Я себе не прощу, если в чем-то ошиблась!

- Нет! Я не могу! – сердце на мгновение сбивается с ритма, все во мне восстает против мысли выйти из тишины дома, ехать куда-то по раскаленным улицам одуревшего от жары города, а потом толкаться в бессмысленной суете незнакомых людей, формально отвечать на приветствия и улыбки, тщиться выглядеть частью этого чуждого мне целого. – У меня... у меня перевод срочный. Майя, никак!

Майя – художник. Батик – легкий, летящий, яркий – как нельзя больше соответствует ее натуре. Из-за него мы и познакомились. Мне стыдно, что вру ей, и я почти готов сказать правду, но язык предает меня.

- Данька, пожалуйста! Не бросай меня! – срывается она на мольбу.

- Успокойся! – ее настойчивость раздражает. – Майя, я, правда, не смогу.

- Я за тобой такси пришлю!

- Я и сам могу взять такси, - отвечаю раздраженно. – У меня просто нет времени, понимаешь? Да и поздно уже.

- Хорошо, тогда завтра, а? Дань! Это же ненадолго! Приедешь, посмотришь, скажешь, где поправить, если что. Я для тебя мороженым запасусь. С карамелью. Честно-честно!

Невольно улыбаюсь этой невинной попытке подкупа. Майя знает, что мне нравится. Откуда? Этого я тоже не могу понять. Никто прежде не обращал внимания на мои слова и прочие мелкие знаки, не задавался целью понять, что я люблю и не люблю, и уж тем более запомнить. Майя не такая. И не вспомню сейчас, откуда она знает про карамельное мороженое. Это так странно и в то же время приятно. Не понимаю, чем заслужил такое. Но еще меньше мне хочется думать, что она относится так ко всем, растрачивает свои дары направо и налево. Как луч солнца, которому все равно, куда светить. Как запах апельсинов... От этого немного обидно.

- Май, ну зачем тебе я? – говорю почти резко и невольно сжимаю зубы в злости на самого себя. – Давай я пришлю тебе все записи. У меня же все сохранено. Вот и проверите.

Но линейная логика на нее не действует.

- А вдруг мы что-то пропустим, не увидим неопытным взглядом? И потом, здесь принтер накрылся, а техник уже домой удрал – не распечатать. Только ты проверить сможешь. Дань, ну пожалуйста! Я же знаю, у тебя нет ничего такого, от чего нельзя оторваться на пару часов. А для меня это важно. Знаешь, даже лучше, если завтра. Часам к двенадцати. Я тебя познакомлю с чудесным человечком – Дашенькой. Она организатор выставки и обязательно тебе понравится, я уверена, - морщусь и понимаю, что теперь меня только силой можно заставить поехать в выставочный зал.

Дашенька! От Милочки, Светланки, Ляли и иже с ними она может отличаться ростом, весом, цветом волос и глаз, но никогда – умом и тактом. Где только Майя их берет?! И ведь свято верит, что все они замечательные, добрые, интеллектуальные и просто призваны составить мое счастье. Потом, когда, от силы после третьего свидания, я навсегда прощаюсь с очередной претенденткой, этот апельсиновый вихрь врывается в мой дом, кусает губы и извиняется. Гладит по голове, как котенка, заглядывает в глаза и обещает, что в следующий раз обязательно получится. И все потому, что однажды я пожаловался на одиночество...

- Май, я не хочу... – понимаю, как неубедительно звучит отказ, но для себя уже все решил, так какая разница.

- Брось, Данька! Мне вправду без тебя не справиться. И я не так часто тебя о чем-то прошу. В общем, я тебя жду к двенадцати, да?

- Нет.

- Да-да! – она снова хохочет. – Никуда ты не денешься! Ты, только ты способен довести все до идеала, я же знаю! И не закатывай глаза! – нет, вот как она догадалась?! – Я в тебя верю, Данька! Честно-честно! – я почти вижу ее ласковую улыбку, и продолжением этого тепла меня окатывает прощание: - До завтра, мой хороший!

Безумие! Иллюзия в погоне за иллюзией. Идеала достичь невозможно. Но Майя, как и я, к нему стремится.

Историей росписи по тканям я заинтересовался еще в университете. Одно время и Влад разделял это пристрастие, что, в общем-то, нас сблизило. Но Влад – натура увлекающаяся, уже через год его захватило что-то новое. Я же, однажды прикипев душой к веточке цветущего померанца эпохи династии Мин^iv, остался верен батику на всю жизнь. Увлечения – странная штука. Меня часто упрекают в перфекционизме, но я не понимаю, что в этом плохого. Если мне что-то нравится, я хочу знать о нем все, а узнав – упорядочить знания, привести их к гармонии с собственным восприятием. Не моя профессиональная деятельность переводчика с древних языков, а статьи по истории батика создали мне некоторую известность в узких кругах. Они же привели ко мне Майю два года назад. Она просто позвонила, представилась и, не обращая внимания на не слишком радушный ответ с моей стороны, спросила, когда можно будет приехать на консультацию.

Масштабность планов меня поразила и захватила сразу. Идея создания нескольких тематических коллекций, повествующих об истории раннего средневековья Ближнего и Дальнего Востока не только через сюжет, но и через саму технику создания рисунка невольно втянула в круговорот Майиного творчества. А может, сама Майя втянула. Я узнал много нового о современном искусстве батика. Но больше всего интриговала она сама. Ее не оттолкнули ни долгие занудные объяснения, ни еженедельные поездки через весь город в мою берлогу – сам я в мастерскую художницы наведываться отказался. В конце концов, это Майе были нужны мои консультации, а не наоборот. Но она не сдавалась. Не знаю, в какой момент понял, что могу говорить с ней обо всем, не только о батике. Точнее, не говорить – писать. Отстукивать на клавиатуре ноутбука безликие сообщения и ждать, затаив дыхание, что ответит Майя. Интернет – магия анонимности. Не нужно реагировать сразу. Обдуманные ответы, пришедшие с опозданием в десять-пятнадцать минут, все равно создают в чате иллюзию искрометности, динамичности диалога. Всегда ведь можно сделать вид, что занят и на переписку реагируешь постольку поскольку.

Иногда меня пробивает на философию – знаю, водится за мной такой грешок, которых многих отталкивает. Но не Майю. Мне отчего-то кажется, что она примеряет на себя мои размышления, а потом соглашается или не соглашается с ними. Сам я так не умею. Я долго и скрупулезно, подвергая сомнению любую информацию, ищу ответы на свои вопросы, а найдя, бываю настолько в них уверен, что переубедить меня невозможно. А Майя и не пытается это сделать. Но от чего-то ей зачастую удается так повернуть даже самые простые вещи, что невольно задумываюсь, насколько верна моя собственная точка зрения. Я поначалу пытался с ней спорить, но это бессмысленно. Она вникает в мои аргументы и тут же и их переворачивает с ног на голову. А потом, ничего не требуя, не подгоняя, терпеливо ждет, когда сам дойду до верных, по ее мнению, ответов.

Раз за разом искренне пытаюсь понять ее мировоззрение. Но что-то всегда ускользает, теряется, Майя остается для меня непостижимой. Зато все это ускользающее просачивается в нереальный апельсиновый мир, наделяя его неким подобием самостоятельной, даже мне неподвластной жизни: в бликах солнечного света на кожуре золотистых плодов, в мелькании неясных теней за пастельными шторами на окнах, в щенячьей возне ветерка в траве на газонах... По чайной ложке тепла на душу населения выдуманного мира. Или по чайной ложке души для каждого, кто населяет этот мир...

Я бросил это неблагодарное занятие – пытаться понять Майю. Стал воспринимать сам факт ее существования как некую праздничную данность, дарованную мне во спасение. От чего? Может, от бесконечности одиночества. Майя дает мне надежду: раз есть она, способная понять меня, то, возможно, найдутся и другие. Хотя и сам не всегда могу объяснить, зачем мне это нужно.

Мне хорошо одному. Никто не мешает погружаться в мир известных лишь мне символов или проникать в душу мастера, творившего волшебство на ткани больше тысячи лет назад. А еще никто не лезет с глупыми вопросами и не требует отчета в каждом шаге. Сейчас уже и представить трудно, как я прежде уживался с родителями. Если мне нужен отклик на мои собственные чувства и впечатления, я пишу Майе. Она отвечает. Почти всегда. И не обижается, если не пишу. И если не сразу реагирую на ее послания.

Звонит она редко, только если хочет достать меня немедленно. Вот как сегодня. Мне приятно слышать ее голос, но такое прямое вторжение все равно раздражает. И она знает это. Еще реже приходит. И почти никогда – без приглашения. Впрочем, на это самое приглашение ей почему-то очень легко удается меня спровоцировать, когда после очередной попытки сойтись с девушкой я выбит из колеи. Первые пару месяцев нашего знакомства мы назначали встречи по работе каждую неделю. Потом надобность в этом отпала. Интернет – магия сближения и разделения одновременно.

Хорошо, что Майя сейчас в выставочном зале. Ей не до меня, и, пожалуй, она считает, что добилась своего. Возвращаюсь к компьютеру, некоторое время смотрю на фотографию папируса, но могу лишь идентифицировать старо-арамейский. Мозг отказывается воспринимать символы. Сворачиваю окно – ничего я сегодня не переведу. Открываю заветную папку. Моя тайна. Здесь есть все: от творений старых мастеров – не только батик, любые техники, до невероятных пейзажей, созданные чудом фотошопа. Я собираю эти картинки уже несколько лет – кропотливо, дотошно, с упорством, достойным лучшего применения. Собираю и оживляю. В странной мультипликации поворачивают к солнцу головки подсолнухи Ван Гога^v, сплетаются с шумом ветра этюды Шопена^vi, что слышны из-за едва колышущихся занавесок, неспешно бредет под апельсиновым дождем одинокая девушка с терьером Тулуза Лотрека^vii. Все это – закоулки мира, которого нет, в котором я на своем месте. Мира, придуманного мной. Созданного мной. Мира гармонии солнечных плодов.

Пахнет каркаде и апельсинами.

Когда краем глаза замечаю подмигивающий оранжевым трей чата, не открываю его. Лишь поздно ночью я желаю Майе приятных снов и, не дожидаясь ответа, выключаю компьютер.

Принимаюсь объяснять, терпеливо отвечаю на все вопросы. А они не кончаются. Максу девять, и я не знаю, как с ним общаться. Но вот почему-то парнишка мне симпатизирует. Майя говорит, это от того, что трачу на него свое время, не отпихиваю. Но я люблю разъяснять свою позицию другим, независимо от возраста. Я же зануда. Не понимаю, как это может нравиться ребенку. Тем более такому непоседливому. Макс – точная копия матери. Не внешне. Он субтилен и светловолос, как его отец. Зато характером в Майю – такой же открытый и смешливый. И так же, как она, способен выворачивать любые утверждения наизнанку и при этом придавать им новый смысл. Я теряюсь от некоторых его выводов. И в то же время именно Макс, а не его замечательная мама, способен зародить во мне желание нестись вперед очертя голову. Увы, не в реальности. Но в те редкие дни, когда мы встречаемся с ним вот так – на выставках, куда Майя всегда приводит с собой семью, у меня дома, если Макс напросился вместе с ней, на каких-то еще незначимых для меня, но важных для художницы богемных перекрестках, когда ей не с кем оставить сына – мой апельсиновый мир наполняется бесшабашной радостью, веселой интригой, духом неиссякаемого любопытства и авантюризма. Он зовет меня все дальше и дальше, к новым открытиям и приключениям, что хранит только для самых отважных. И тогда мне кажется, что я могу таким стать. Или вспомню, что когда-то был.

Как я здесь оказался? Думаете, я знаю? Нет! Точнее, знаю, но не хочу себе признаваться. Майя! Все дело в ней. Она таки достала меня. Она просила, канючила, умоляла, ругалась, рычала, обзывала меня самыми ужасными словами. Почему я сдался? Да потому что слаб! Я не способен противостоять подобному напору. Мне легче притвориться, что согласился, чем объяснить, почему для меня это неприемлемо. Ненавижу и эту выставку, и ее атмосферу. А этот мальчик – любопытный, внимательный, жаждущий новых знаний – пожалуй, единственное спасение для меня здесь и сейчас. Но... я в долгу перед Майей. Сказать ей об этом – засмеет. Может даже, обидится. Она не приемлет благодарности за сам факт своего существования и не мыслит жизни без света, который дарит другим. Я не в силах объяснить ей, что это для меня значит. К тому же, Майя не догадывается, что дарит душу моему апельсиновому миру. Даже ей неизвестно о его существовании. А я не спешу открывать свою тайну. Слишком это... интимно, что ли. Очень боюсь показаться наивным. И еще более одиноким, чем Майя и так считает.

- Добрый день. Вы, наверное, Дан?

Макс хмурится, недовольно косится на подошедшую ко мне сзади женщину. Подмигиваю мальчишке, успеваю уловить на его мордашке робкий промельк надежды и поворачиваюсь к незнакомке. Она хороша. На мой вкус – даже слишком. Не просто красивая – яркая. А значит, всегда окруженная толпой. К тому же, я вижу, что она знает себе цену и привыкла к восхищению. И недоумеваю: зачем она мне? Зачем Майе понадобилось нас знакомить? Или это не обещанная Дашенька?

- Здравствуйте, - отвечаю ровно, почти физически ощущая, как смыкаются щиты привычного вежливого равнодушия. Выглядеть заинтересованным щенком, трепетно ожидающим знакомства с девушкой, совсем не хочется. Особенно перед этой. Она – акула. Такие берут все, что нравится, не задумываясь об окружающих. Не приемлют отказов, не привыкли к ним, воспринимают, как личное оскорбление. Она даже пахнет морем – северным, штормовым. Зло, холодно, беспощадно.

- Рада познакомиться, - улыбается обворожительно. – Я Александра, хозяйка галереи.

Мысленно перевожу дух. Даже испытываю легкие угрызения совести из-за возникшего на мгновение недоверия к Майе. И тут же нахожу ее взглядом. Несется к нашей троице хмурая, недовольная, тащит на буксира невзрачное существо в тяжелых очках и слишком длинной мятой серой юбке. Во взгляде – решимость, в движениях – целеустремленность. Мне становится стыдно. И за нее, и за себя. Даже не знаю, за кого больше. За себя – потому что она считает необходимым меня защищать. За нее – потому что я не нуждаюсь в защите. Впрочем, Майе этого не докажешь.

- Шурочка, простите! Мой сын и мой консультант иногда бывают такими занудами!

Акула вздрагивает и на долю секунды теряет лицо. Мы с Максом переглядываемся, как заговорщики. А Майя сияет заискивающей и в то же время насмешливой улыбкой, ямочки на круглых щеках едва заметно меняют форму – мимическая морзянка для посвященных выдает гнев и раздражение. Кого она сейчас пытается прикрыть собой? Мне очень хочется надеяться, что все же сына.

- Не беспокойтесь, Майя, мы едва успели познакомиться. Во всяком случае, с Даном, - надменно-ледяной тон на мгновение смягчается, я получаю кокетливый взгляд из-под ресниц.

Вот только этого не хватало! Все равно не поверю, что мог заинтересовать этот айсберг, как мужчина. Красивые, уверенные в себе женщины не падают к моим ногам после первого же приветствия. Положа руку на сердце, никакие не падают. Я не умею им нравиться. Заурядная внешность не цепляет взгляд, хотя, пожалуй, и не отталкивает. Просто от одной мысли о традиционном ритуале флирта и ухаживания мне становится скучно до оскомины. Противно говорить лживые комплименты и выслушивать бессмысленный треп ни о чем, противно ощущать липкие оценочные взгляды на себе, на своей одежде, на необходимых по правилам подарках, которые ничего для меня не значат, но, по идее, должны что-то донести до сознания предмета моих стараний. Интересно, что? Хотя, нет, не интересно. Опять же, противно.

Нелепое чучело в очках подается вперед, Майя начинает поворачивать голову, открывает рот, собираясь нас представить. Меня окатывает паника. Обложили! Три женщины – это слишком много. Мне не справиться.

Детские пальцы незаметно касаются моей руки, и воздух на мгновение наполняется запахом апельсинов.

- Майя, если я тебе больше не нужен, мы с Максом прогуляемся за мороженым, - слова срываются с языка раньше, чем успеваю их осознать. Крепко сжимаю ладошку мальчишки, скашиваю глаза, в надежде поймать его одобрительный взгляд. Не знаю, к чему приведет дурацкая затея, но лучше непонятный ребенок, чем чего-то ждущие от меня женщины.

Щеки Снежной Королевы, сошедшей с полотна Гейнсборо^viii, окрашиваются оскорбленным румянцем. Обиженно сопит бесформенная серость Пикассо^ix. Майя недовольно суживает глаза, на миг становясь похожей на гейшу с ширмы периода Нара^x.

- Мам, можно? – вовремя поддерживает меня Макс, и она сдается.

Но когда мы идем к выходу из галереи, я ощущаю на своей спине три взгляда, и в каждом – свое недовольство.

У подъезда обмениваемся безликими прощаниями. Чувствую себя виноватым - не оправдал ожиданий Дашеньки. И злюсь. На себя - за это ощущение вины, на Майю - за то, что снова втянула меня в эмоциональную авантюру.

Долгие летние сумерки удушливы и безнадежны. Неизвестно откуда возникает острое желание сделать что-то безумное, взорвать монотонность существования. Угнать первую попавшуюся машину и мчаться по прямой в бесконечность, выжимая из мотора максимум. Прыгнуть с тарзанки. Провести ночь, полную жаркого секса, с незнакомкой. Записаться во Французский легион. Осчастливить весь мир. Хоть что-нибудь! Вместо этого бреду в сторону остановки и ненавижу себя сильнее и сильнее. К черту все! К черту автобус! Такси – поскорее оказаться дома, в тихой прохладе своего кабинета, сбежать, спрятаться там, где мне подвластно все. Хочу к своим апельсинам!

Резко сворачиваю на проспект. Голосую первому же такси, но оно занято, проезжает мимо. Вместо него тормозит черный, похожий на старинную карету гробовщика «Хаммер». Я даже не оборачиваюсь. Зачем? Водителю просто понадобилось остановиться именно здесь.

- Дан!

Однако! Ей больше подошел бы низкий серебристый седан, чем этот морально устаревший катафалк. Такой же холодный и беспощадный. Такой же самоуверенный.

- Увидела вас из окна. Вы торопитесь?

- Просто предпочитаю комфорт, не люблю общественный транспорт.

- Если не спешите, может, согласитесь выпить со мной? Комфорт гарантирую, - улыбается маняще и многообещающе. Что ей от меня нужно?!

- Не люблю алкоголь. И почти не употребляю, простите.

- Ну что ж, может, я тогда довезу вас?

Мимо проносится еще одно занятое такси. И я сдаюсь, понимая, что надежда попасть домой поскорее может оказаться несбыточной. Этой женщине что-то от меня нужно, и она не отступится.

Уже пристегивая ремень, замечаю нелепую фигуру в длинной серой юбке, выскакивающую и резко останавливающуюся на углу того же проулка, откуда недавно вышел я сам. Вижу, как взлетают брови над широкой оправой очков, и отворачиваюсь, трусливо радуясь, что за стеклами невозможно разглядеть выражение глаз...

Поэтому, открыв дверь своей квартиры, не зажигаю света, будто опасаюсь увидеть в одном из немногих зеркал похотливое, животное выражение собственных глаз. В темноте прохожу в кабинет, вслепую выбираю диск, на ощупь включаю музыкальный центр и падаю в кресло. Немилосердно хочется курить – отвергнутая пару лет назад привычка в стрессовых ситуациях коброй поднимает голову, распускает капюшон тяги. Нежная печальная мелодия скрипок сменяется тревожным крещендо ударных, отдаваясь вибрацией во всем теле. И тут же снова возвращается, успокаивая, убаюкивая. Но это не то, что нужно. Словно в ответ на мою кривую мину, вступают фанфары, а за ними – ария Генриха Птицелова^xi. Угораздило же выбрать! Мечусь между желанием немедленно выключить музыку и каким-то странным осознанием собственной ничтожности перед непонятными мне страстями. А Эльза мечтает о чем-то несбыточном. Как и я. Господи, полцарства за сигарету! Но я точно знаю, что в квартире нет ни одного загашника.