А. П. Давыдов
Диалог культур: как развернуть его на евразийском пространстве?
(Доклад на Шестом Евразийском Телефоруме.
Москва, 27 октября – 1 ноября 2003 г.)
В своем выступлении я хотел бы сделать акцент не на телевизионном аспекте нашего телеевразийского конгресса, а на его евразийском содержании.
Говорить о межнациональном общении и тем более диалоге различных культур можно тогда, когда говорящий, осмысливая свою позицию по тому или иному вопросу, пытается встать на точку зрения оппонента и лишь затем определяет свою. Такое взаимопроникновение противоположностей в мышлении подразумевает презумпцию абсолютного равенства в диалоге. Презумпция равенства порождает главное - диалогичность сторон и создает возможность формирования продуктивных синтезов.
Чрезвычайно важно нам на конгрессе понять, каким языком мы, русские, разговариваем с казахами, грузинами, азербайджанцами и другими нашими соседями, и какими должны быть логика и язык евразийского общения в возможном диалоге культур. У всех участников конгресса есть полное понимание того, что межнациональное общение на языке имперских амбиций неэффективно. А это значит, что ни великорусскому шовинизму, ни евразийскому пантюркизму и никаким другим формам автаркии нет места в этом общении. Жизнь, однако, показывает, что ни мы, ни наши оппоненты все еще не можем, не хотим встать на точку зрения Другого. Поэтому лучший способ избавиться от всего разъединяющего нас на евразийском пространстве, это самокритика. И в первую очередь, это критика нашего российского способа мышления. И начать нам, россиянам, надо с себя, с нашего евразийского конгресса.
1. «Просветительство» и «невежество» в евразийском общении. Язык, на котором мы собираемся вести диалог с нашими коллегами, к диалогу мало приспособлен. В информационном материале к нашему Телефоруму и Конгрессу говорится о «великой культурно-просветительской миссии русской и русскоязычной культуры» на евразийском пространстве и что российское телевидение на Телефоруме «продолжает» эту «великую миссию». Необходимость заявлять о «великой миссии» на фоне того, что представители многих стран Азии открыто говорят о многовековой имперской российской колонизации и искусственной русификации в этом регионе, сомнительна. Если наши оппоненты заявляют о русификации как негативном явлении, а мы о «продолжающейся великой миссии», которая через слова «мы… продолжаем» невольно дает повод говорить о преемственности между прошлой русификацией и нынешней «великой миссией», то о продуктивном общении можно забыть, мы ни о чем не договоримся, и наш Конгресс, как и Телефорум, бесполезен.
В пресс-релизе нашего Телефорума от 3 октября сообщается: «Нет конфликта цивилизаций, а есть конфликт невежества, амбиций и корыстных интересов. На самом деле народы, конфессии, цивилизации готовы к сотрудничеству и обмену культурными богатствами, готовы развивать общечеловеческие ценности, широко сотрудничать во всех сферах гуманитарной деятельности». Кто эти невежды и амбициозные корыстолюбцы, о которых говорится в пресс-релизе? Деятели, которых мы воспринимаем как националистов, великодержавных шовинистов, потенциальных террористов, как наших врагов, которые порождают конфликт цивилизаций? То есть это те люди, с которыми мы хотели бы вести диалог, чтобы вывести их из состояния самоизоляции и тем снизить уровень конфликтности между нами? Если это так, то таким заявлением мы сделали все, чтобы диалог не состоялся.
Если нет конфликта цивилизаций и народы готовы широко сотрудничать во всех сферах, то почему гремят взрывы, рушатся дома, число жертв межнациональных конфликтов растет, а правительства стран и, в первую очередь, России ставят вопрос о борьбе против терроризма в основание всей своей внешней политики? Почему на евразийском пространстве мы не можем развернуть продуктивный диалог даже между деятелями культуры, не говоря уже - между политиками? Если неодолимая глухота это результат лишь невежества, амбиций и корыстолюбия отдельных людей - наших оппонентов, то получается, что межнациональный и цивилизационный конфликт разворачивается в рамках противостояния, с одной стороны, носителей великой просветительской миссии, с другой, невежественных и корыстолюбивых врагов просвещения. Но может быть все-таки ставить вопрос по-другому? Может быть мы сами что-то не так делаем?
Почему о «великой просветительской миссии русской культуры» в Евразии говорим мы, русские? Мы можем говорить о значении русской культуры на евразийском пространстве и приводить факты, а вот о том, что это значение большое или даже великое, мне кажется, нам надо помолчать и подождать, когда эти, такие лестные для нас слова произнесут те, кому эта культура сегодня действительно интересна – казахи, киргизы, узбеки, грузины и другие. Пусть эти люди приедут на наш Телефорум и скажут об этом – мы будем им аплодировать. Но и после того, как такое признание будет произнесено (если будет), нам не следует налегать на слово «великий», когда мы говорим о себе, и на слова «невежество» и «корыстолюбие», когда мы говорим о своих оппонентах. Нельзя называть себя великими, а других невеждами, если мы хотим, чтобы с нами разговаривали.
2. Русский язык и евразийское общение. В упоении самолюбованием мы идем по скользкому пути - пытаемся опереться на авторитет имен выдающихся писателей стран Азии, писавших на русском языке. Нашу мысль можно определить примерно так: если бы эти люди не писали на русском, мир не узнал бы их. Эту мысль можно оценить как фактически правильную, но культурно незрелую и политически не состоятельную. Не писатели выбирали язык, на котором они писали. У них возможности выбора не было. Они должны были писать на русском, чтобы их узнала мировая общественность. Так сложилась жизнь в эпоху, в которую эти люди жили.
В упомянутом мною рекламном материале Телефорума говорится: «Русский язык явил миру Василя Быкова (Беларусь) и Чингиза Айтматова (Киргизия), Олжаса Сулейменова (Казахстан), Расула Гамзатова (Дагестан) и многих-многих других национальных авторов, произведения которых благодаря русскому языку вошли в сокровищницу мировой культуры». Этот вывод, направленный на поиск единого основания евразийского диалога, это основание, по существу, раскалывает. Потому что он неправомерно выделяет одну сторону явления и принижает значимость другой. Он абсолютизирует роль русского языка и не замечает, что эти великие авторы писали о своей национальной культуре, были и остаются представителями национального менталитета. В своих произведениях они поднялись до общечеловеческих ценностей, то есть слились не с русской национальной спецификой, а с достижениями мировой культуры, в том числе и в ее русской части. Да, русская культура и русский язык им очень помогли. Но раз уж мы не можем обойтись без абсолютизаций в наших оценках, то неверно говорить, что «русский язык явил миру» этих писателей. Их явили народы, родившие их. И не столько «благодаря русскому языку» эти писатели стали мировыми величинами (хотя русский язык сыграл в этом большую роль), сколько благодаря собственным мозгам, собственной душевной одаренности, огромному таланту, преданности литературе и способности поднять национальное до общемирового.
Некоторые на евразийском пространстве (в основном, старое поколение) вежливо соглашаются с нашим выводом о том, что русский язык «явил миру» такого-то и такого-то, и мы в восторге самообожания заявляем: «Вот видите, они сами об этом говорят!». Другие (а их, к сожалению, все больше) не хотят об этом говорить, и их нежелание нам надо понять.
Да, жизнь сложилась так, что эти великие писали на русском. Но она могла сложиться и по-другому, и тогда они работали бы не на русском языке, а, скажем, на английском, или родном. И сегодня новые Сулейменовы, Айтматовы и Гамзатовы пишут уже не на русском, а на родном языке и говорят в том духе, что нечего, мол, вспоминать прошлое, посмотрите лучше на настоящее, сфера применения русского языка в наших странах с каждым днем сокращается, русские все больше уезжают в Россию, мы все меньше пишем на русском, и вы, русские, хотите остановить уходящий поезд. Те, кто так говорят, и правы и не правы. На русском языке по-прежнему пишут в странах Центральной Азии многие крупные поэты, писатели, ученые, и пока они пишут, мы должны приветствовать их творчество и поддерживать русский язык как средство межкультурного общения.
Но мы не должны давать повод для бессмысленной и разделяющей нас дискуссии о том, что явило и являет миру писателей – национальное содержание, способное подняться до общечеловеческого, или язык, на котором эта культурная динамика выражается.
3. Положение русскоязычной интеллигенции в странах Центральной Азии. Подойти к пониманию путей развертывания евразийского диалога можно через понимание того, что положение русскоязычной интеллигенции, в частности, писателей, поэтов в странах Центральной Азии не простое. Эти люди находятся под огнем критики за то, что работают не только на национальном языке, но и на русском. Например, современный казахский поэт Ауэзхан Кодар, билингв, пишет:
Зовут то в Турцию, то в Питер,
То в мифа сны, то в рок событий.
«Пролей, - стыдят меня воззванья, -
За братьев кровь в Азербайджане!»…
Пихают книги и газеты,
А я себя зову поэтом,
Хоть мне указывают зычно,
Что я казах русскоязычный.
Но я не ящер и не рыба,
Чтобы меня вот так смогли бы
Законсервировать как в банку
В уж надоевшую осанку.
Поэт – личность. Он ни с теми и не с другими. Он со своей поэзией. Он со своим Я, которое хочет писать стихи на двух языках. Посмотрите, как трудно ему сохранять независимость своей русскоязычной поэзии от политизированных атак со всех сторон, в том числе и со стороны России, и быть лишь поэтом. Наша позиция в этой ситуации должна быть чисто профессиональной - просто приветствовать замечательную поэзию русскоязычных поэтов и скромно отметить, что они пишут в том числе и на русском. И не давать аргументов в руки тех, кто таким, как Кодар, «указывает зычно» и наносит удары по русскоязычной культуре в странах Азии.
Как же нам установить продуктивный диалог с творческой интеллигенцией наших азиатских соседей?
4. Логика евразийского диалога культур. Чтобы ответить на этот вопрос, давайте задумаемся над тем фактом, что русские в начале XX века развязали между собой гражданскую войну - а ведь они общались на одном национальном языке. Люди, говорящие на разных языках, но мыслящие одинаково, часто могут быстрее понять друг друга, чем соседи по лестничной клетке, говорящие на одном языке, но мыслящие по разному. Отсюда вывод: знание единого языка в целях общения очень важно, но это знание не главное - люди должны искать возможность поиска сближения в логике мышления.
Быстро усложняющийся мир и нарастающая скорость перемен заставляют человека вырабатывать в себе способность меняться, чтобы адаптироваться к меняющимся условиям. Эта способность сопровождается повышением рационализации мышления, интеллектуализацией поиска нравственных ценностей, оттеснением эмоциональных способов принятия решения на задний план рефлексии, отказом от приверженности крайностям и нацеленностью на поиск решений в сфере между сложившимися смыслами культуры. Такая логика может быть основой возможного диалога культур. При этом различия сторон должны быть прозрачны, открыты для обсуждения и понятны всем. Различия могут пониматься и приниматься, если они рассматриваются как необходимый, неизбежный этап в процессе формирования открытого общества. На передний план рефлексии выходит то, что можно назвать поиском общности способов понимания различий, в первую очередь культурных.
Если, например, мусульманский теолог, ранее с помощью Корана отвергавший рыночные критерии формирования общества, сегодня с помощью того же Корана их разрешает и поощряет, то надо, чтобы в центре нашего внимания оказались не Коран, и не рынок, а сдвиги в логике мышления этого теолога. Если мусульманский лидер объявляет джихад как форму борьбы людей за национальную независимость, то надо, чтобы в центре нашего внимания оказалась не политическая биография этого лидера и не детали военных действий, а сдвиги в общественной рефлексии, которые побудили этого лидера призвать к войне. Если киргиз или узбек или туркмен обвиняет Россию в колонизации, в ее разрушительных последствиях, то прежде всего надо постараться понять смысл тех перемен в обществе, которые спровоцировали эти обвинения.
С нашей способности понять смысл сдвигов, перемен, динамики в менталитете наших оппонентов и начинается формирование евразийского диалога культур. Диалектика евразийского диалога культур это логика, следуя которой мы можем осмысливать способность друг друга выходить за рамки традиционности в поисках нового и одновременно искать меру выхода.
5. Основание евразийского диалога культур. Основанием диалога является способность каждой из сторон сфокусироваться на способах решения общих проблем. Общими для людей, живущих на евразийском пространстве, являются проблемы перехода от догородского, общинно-родового, доличностного менталитета к городскому с его индивидуализацией социальных отношений. В центре этого перехода лежит задача формирования общества, защищающего и развивающего права личности. И в России и в странах Центральной Азии этот переход в XIX-начале XXI вв. связан с нарастающими процессами урбанизации, интеграции в мировые экономические связи, формирования элементов общества современного типа.
Этот переход сложное явление. С одной стороны, он формирует современную городскую цивилизацию, с другой, порождает у людей тоску по уходящей культуре и рецидивы активизации традиционности в менталитете. Вспомним анализ этой раздвоенности в произведениях Пушкина, Достоевского, Чехова. Многие персонажи их произведений патологически раздвоены между традицией и инновацией, статикой и динамикой, не могут принять решения. Никакого. И, следовательно, жить. Этот анализ писателей актуален для нас до сих пор. Тот же тип противоречия нарастает сегодня в странах Центральной Азии. Я вновь обращаюсь к стихам Кодара, в которых видно как остро современный азиатский человек переживает противоречие между приверженностью к старому и потребностью в новом. Поэт тоскует по зову почвы и крови. Душой он со своими предками. Но он активная личность и поэтому не может жить там, где «по улицам бродят коровы», «дремотны деревья», «время провисло, заснув в проводах». И в то же время, полусонная жизнь в ауле, по его мнению, высоконравственна - это «жизнь по обрядам любви и труда», а в динамичном городе, где жизнь разнообразна и бьет ключом, находясь «средь живых», поэт «мертвеет».
Драма раздвоенности в душе евразийского поэта это великий знак, указывающий на то, что в элитарном сознании региона происходит поиск путей перехода от старого к новому. Раздвоенность сопровождается нарастанием ощущения глубокого раскола с обществом. Кодар пишет:
Не нужен прежде и не нужен ныне.
Сиротствую как будто на чужбине,
Что делать если Родина – пустыня.
Да, я обломок мировой тоски,
Заброшенный в невинные пески.
Попытка прорыва к какому-то пока неясному новому, предощущение новой культуры и тоска от ощущения пропасти между своей творческой динамикой и статичным обществом – это то, что роднит творческую интеллигенцию всего мира. Драматичный переход от старого к новому и есть та мыслительная сфера, где развивается современная культура. Этот переход и есть то основание, на котором необходимо и возможно строить реальный диалог евразийских культур. Это основание не есть вечные в своей истине космический порядок, или Бог, или народ, или национальная идея, или самая передовая в мире идеология. Это бесконечно развивающаяся нацеленность человека на самообновление, на переосмысление себя и мира, это постоянный поиск новой меры взаимопроникновения сложившихся смыслов. Но такое основание начинает формироваться с сомнения, отрицания, протеста и вопрошания:
Мне говорили, чтоб не рос,
Мне говорили, чтоб не лез.
Я искривился, как вопрос
И сложным стал, как темный лес
Вопрошание может породить разные ответы. В том числе и честное «Не знаю!».
Я пришел переулками ночи
В тот тупик, где немеет душа.
В тот подвал, где ты больше не хочешь
Ни страдать, ни мечтать, ни дышать
«Не знаю!» Кодара дорого стоит, потому что за этим ответом видна личность. Поэт, признающийся, что он в тупике, что он не знает, как жить, и что он переживает отчужденность от общества, которое все знает – это поэт евразийского масштаба, потому что он чувствует основные болевые точки огромного евразийского общества как общества переходного.
Почему я в своем выступлении так часто цитировал стихи Кодара?
Потому что поэт нацелен на реальный диалог с евразийским миром и, следовательно, с нами. Диалог он развертывает по существующим проблемам переходного общества. Через его беспощадный самоанализ, обнаженную душу, мы видим, как этот переход сложен и мучителен. Поэт сам чувствует, что некоторые его выводы наивны. Многое ему непонятно. Но он открыт для диалога. И евразийские мучения Кодара это приглашение к разговору всех, кому они близки. В его творчестве есть строки о великодержавности современной России, что он не приемлет. Для нашего самообразования это особенно полезно. Его стихи это творчество человека, формирующего личность в себе и, следовательно, современное общество.
Поэты, мыслящие как Кодар, да еще пишущие на русском, это наши потенциальные партнеры по межкультурному диалогу. Нам надо суметь услышать их евразийский голос и ответить на открытость. Но давайте расскажем поэту не о великой миссии русской культуры на просторах Евразии, а о том, как мы в России живем, о наших болях и проблемах, потому что, оказывается, нам есть что ему рассказать. И мы увидим, поэт ответит нам, потому что ему есть что ответить. Потому что у него, оказывается, душа разрывается от тех же проблем. На нашу боль он ответит своей болью. И способность родственных душ услышать друг друга и есть основание евразийского диалога культур.
Это основание обязательно сформирует язык, на котором родственные души могли бы общаться.
6. Язык евразийского диалога культур. Язык диалога культур не может быть апологетическим. Ничьи достижения не могут оцениваться как абсолютные. Никто и ничто не обладает правом нести абсолютную истину, великую миссию. Культурно-просветительский проект, как его понимали европейские просветители XVIII века, сегодня не возможен.
Язык диалога культур не может быть и критическим. Если чье-то знание не совпадает с нашим, оно не результат невежества. Надо иметь мужество понять основание осмысляемого различия, а не поддаваться эмоциям. Критический элемент в диалоге возможен и желателен, но лишь если он примет форму самокритики.
Язык диалога культур не может быть также понят через то, что мы привыкли называть объективным изображением действительности. Объективность это утопия, да она в развертывании диалога и малополезна. Объективность может иметь место на ранних стадиях подготовки диалога, но вести диалог на языке объективности невозможно.
Диалог культур никоим образом не воспринимает язык в качестве какого-то наличного материала, а сам впервые делает язык диалога возможным. Язык это творческая сфера диалога культур.
Язык диалога культур это попытка встать на точку зрения Другого, которая строится на презумпции абсолютного равенства сторон в диалоге. Язык диалога культур это движение от Я говорящего к оппонирующему Другому и обратно. Возвращение мысли особенно важно, так как к себе движется уже измененное Я. И чем более оно возвращается к месту, откуда начало свое движение, тем более становится иным, новым, несущим в себе смысл Другого. Через способность встать на точку зрения Другого, измениться и вернуться измененным рождается другое Я как Я Другого, несущее способность к диалогу. Путь Я к себе-другому-диалогичному становится и целью, и основной ценностью в сфере между смыслами меняющегося Я и меняющегося Другого. Поиск этого пути как пути к диалогу является диалогической сущностью языка диалога культур. Следовательно, сущность диалога культур должна постигаться также из диалогической сущности его языка.
Удастся сформировать язык, на котором культурные элиты стран Евразии могли бы разговаривать друг с другом, появятся и реальные сдвиги в межкультурном общении. Тогда и появится общее предчувствие новой культуры, близкой всем живущим на евразийском пространстве. Тогда и возникнет реальный евразийский диалог, которого пока нет. Тогда мы и сможем ответить на основной вопрос нашего Конгресса: «Сможем ли мы не стать чужими?».
|