Печатается по: Бруз В.В. Историография исследования проблем безопасности // Военная мысль. – 2004. – № 6. – C. 37-44. Режим доступа: http://www.ebiblioteka.ru/sources/article.jsp?id=6530672.
Вопросы для самоконтроля:
-
Как трактуется термин «безопасность» в философском смысле?
-
Как трактуется термин «безопасность» с точки зрения политологии?
-
Как трактует термин «безопасность» военная наука?
-
Какие уровни безопасности выделяет академик РАЕН, проф. И.А. Лазарев?
Давыдов Ю.П.
«Жесткая» и «мягкая» сила в международных отношениях
Поведение государств, их ассоциаций (институтов, других субъектов международных отношений) во внешней среде, помимо всего прочего, обусловлено самим состоянием этой среды, характером общепринятого (устоявшегося во времени и пространстве) мирорегулирования, в конечном счете - существующего мирового порядка. После Вестфальских договоров 1648 г. любая международная система покоится на признании приоритета национального суверенитета со всеми вытекающими из этого обстоятельства сложностями.
В самом деле, в отличие от внутренней международная политика реализуется в среде, где нет высшего органа управления. Государство обладает монополией на политическую власть только в пределах собственных национальных границ. Вне границ - оно лишь одно из многих формально равноправных, политически независимых субъектов. То есть фактически во внешней среде нет постоянного учреждения, стоящего над государствами и наделенного властными полномочиями.
Каждое государство в принципе (в идеале) суверенно, самостоятельно, никакой иной - более высокой - власти над собой оно не признает. «Государство, имеющее возможность не подчиняться никаким внешним законам, - писал немецкий философ XVIII века Иммануил Кант, - не будет ставить в зависимость от суда других государств тот способ, каким оно отстаивает по отношению к ним свои права». По этой же причине, утверждал английский философ XVII века Томас Гоббс, и мораль, в общепринятом смысле, не работает в отношениях государств, ибо нравственные нормы также предполагают наличие некоего непререкаемого авторитета. Именно это имеется в виду, когда говорят об анархичной среде международных отношений, их стихийности - отсутствии в этой среде верховной (наднациональной) власти, конечного арбитра, который бы судил, рядил, выносил приговоры, приводил их в исполнение, регулировал бы международные отношения в интересах мирового сообщества.
Между тем эта анархия может создавать (и создает) во внешней среде постоянное противоборство интересов, конкурирующих суверенитетов, своего рода «состояние войны всех против всех», ибо, когда не срабатывают другие средства, сила, как правило, становится доводом - конечным и легитимным арбитром споров между различными странами.
Ситуация мало в чем изменилась и в наше время. Эксперты из многих стран, в том числе американские, вынуждены констатировать, что соперничество во внешней сфере объективно, во многом оно обусловлено наличием суверенитетов и отсутствием здесь высшего (центрального) органа управления и давлением неуправляемых суверенитетов. «Враждебность в отношениях между государствами, - писал Зб. Бжезинский, - изначально присуща международной системе, функционирующей без глобального согласия». По мнению же К. Уолца, одного из столпов американского неореализма, факт наличия множества суверенитетов, не подчиняющихся единой системе законов и правил поведения и определяющих свои устремления произвольно, проливает свет на причины постоянных международных столкновений. Если внешняя среда построена на основе суверенитетов, если она априорно анархична, то она сама по себе всегда будет порождать жесткую состязательность национальных интересов и, как следствие этого, межнациональные и межгосударственные конфликты.
Нынешний мировой порядок, как считает профессор Университета Брандейс С. Браун, не только анархичен, он полиархичен, являясь антитезой монархичности, империи, односторонности, единовластия. В своей архитектуре он имеет несколько векторов - взаимно пересекающихся, соперничающих, сотрудничающих, каждый из которых имеет свою точку отсчета. В структурном плане эта система в чем-то монополярна (но не целиком), в чем-то многополярна (также не целиком). Вместе с тем она содержит элементы того и другого. В известной мере полиархическая модель мирового порядка отражает, во-первых, растущее участие различных субъектов международных отношений, бросающих вызов монопольному положению в них национального государства. Во-вторых, она отражает плюрализм источников (точек отсчета), формирующих сегодня влияние этих субъектов на международной арене. Это не однополярный мир, поскольку в нем наличествует плюрализм, но это и не многополюсный мир, так как в нем присутствует однополярность.
Действительно, если мировой порядок ранжируется по степени общего влияния государства (субъекта) во внешней среде, то можно говорить об однополярном мире, ибо на данном этапе по этому показателю никто не может превзойти США. Влияние это не абсолютно, оно встречает сопротивление чаще всего безуспешное, но иногда и успешное. В то же время американское лидерство на нынешнем переходном этапе воспринимается значительной частью мирового сообщества как неизбежное и даже полезное, как элемент его стабилизации. Между тем систему эту в равной степени можно (по-прежнему) оценивать и как биполярную, если за точку отсчета брать проблему безопасности, выживания, решаемую наличием потенциала взаимного ракетно-ядерного сдерживания, способностью вести войны нового (шестого) поколения. Такой потенциал и такую способность сохраняют ныне Россия и Соединенные Штаты, если отвлечься от их качественной и количественной диспропорции. Если же за точку отсчета взять уровень международного экономического (технологического) влияния, то, несмотря на ведущие позиции в этой сфере американской экономики, можно говорить о многополюсном мире, включающем Европейский Союз, Китай, Японию, Индию, Германию, Бразилию, Индонезию. Если за точку отсчета принять растущее влияние на внутреннюю и внешнюю политику неправительственных, некоммерческих организаций (НПО, НКО), все более успешно бросающих вызов суверенитету государств, то речь может идти о неком подобии международного гражданского общества.
В качестве точек отсчета формирования международного порядка можно представить себе и другие критерии - принятая система ценностей, благосостояние нации, исторический опыт сосуществования в многомерном мире, готовность принять нормативное (правовое) регулирование международных отношений, потенциал и эффективность асимметричного ответа на современные вызовы и т.д. Здесь нет традиционных центров силы, как нет и традиционной иерархии силового влияния. Здесь есть другое: увеличение числа полюсов, неопределенность их силовых потенциалов повышает конфликтогенность всей внешней среды.
Ныне в реальном трансформирующемся и довольно размытом мире все эти структуры присутствуют в разных, трудно сопоставимых качествах и количествах. Подобное взаимодействие не дает однозначного ответа на вопрос о состоянии международной среды - негатив здесь постоянно переплетается с позитивом. В самом деле, временами государства-противники могут иметь в противоположном лагере сочувствующих, свое лобби, обычно торговое (заинтересованное в кооперации, а не в конфронтации). Такие перекрестные связи могут снижать взаимную враждебность, держать ее в каких-то рамках. (Американо-китайская торговля имеет своих лоббистов как в США, так и в КНР; энергетические возможности России и потребности ЕС сдерживают их расхождения по правам человека и визовым проблемам.) Но подобное взаимодействие содержит и элементы негатива: постоянное опасение, что партнер может стать противником, не позволяет взаимосвязям развиваться достаточно глубоко, они всегда будут сопровождаться элементом взаимной подозрительности.
Вызовы - от неожиданных к немыслимым. В результате ни одно государство сегодня не выстраивает свое международное взаимодействие в одновалентном режиме союза или противостояния. В полиархической системе международные отношения строятся по принципу партнер-соперник. То есть эти отношения в чем-то являют собой противостояние, в чем-то противоборство, но в чем-то они и кооперативные, партнерские. А субъектов этих отношений можно было бы определить как «враждебные друзья» или «дружественные противники», в их взаимодействии диалектически и постоянно сочетаются соперничество и сотрудничество. Сегодняшний противник завтра по какому-то конкретному вопросу может стать партнером. И обратное тоже верно - вчерашний партнер на следующий день по какой-то проблеме может стать противником, сохраняя при этом потенциал сотрудничества. Российско-американские отношения сегодня в известной мере являются примером такого противоречивого взаимодействия.
Непосредственные последствия формирования (функционирования) полиархической системы международных отношений предположительно могут состоять для ее участников в следующем.
Во-первых, в рамках такой неопределенности, в условиях размытой неустойчивой внешней среды каждое государство вынуждено полагаться прежде всего на себя, на «самопомощь»; потенциал многосторонности в системе международных отношений в результате снижается. «Полиархическая система, - пишет С. Браун, - создает предпосылки для проявления своеволия и расшатывания устоев, повышает вероятность «шальных ракет» (в прямом и переносном смысле), способных разрушить существующую систему посредством дестабилизации правительств и подрыва доверия к международным соглашениям».
Во-вторых, союзные (блоковые) отношения становятся все менее надежными, что подрывает кооперативные устои мирового порядка, ведет к ослаблению ограничений на односторонние действия. Место союзов, покоящихся на договорах, занимают неопределенные «коалиции желающих» (сегодня Испания в рамках коалиции посылает свои войска в Ирак, завтра она заявляет о выводе их оттуда). В этих условиях коллективные (многосторонние) организации безопасности переживают кризис, открывая простор для крайних решений и односторонних реакций, которые прежде сдерживались союзами, оглядкой на партнеров.
В-третьих, в ситуации неопределенности, отсутствия четких критериев значительно расширяется спектр рисков, с которыми сталкиваются национальное государство и общество. Э. Зандшнайдер, профессор Свободного университета в Берлине, полагает, что нынешние вызовы, с которыми сталкиваются государства, общества, политики, относятся либо к неожиданным (террористическая атака против США, захват террористами заложников в Москве), либо к немыслимым (падение Берлинской стены, распад Советского Союза, победа на выборах движения «Хамас», природные катаклизмы, сопоставимые с последствиями ядерного взрыва). Но внешняя политика государства обычно не планируется в расчете на немыслимое или неожиданное, она ориентируется на мыслимое и ожидаемое: психологически так привычнее, да и дешевле. Однако традиционная ориентация все чаще не срабатывает. И эти промахи обходятся все дороже - политически и экономически. Поэтому, планируя свою безопасность, государство должно учитывать риски как мыслимые, так и невероятные. И это значительно расширяет диапазон возможных ответных мер, объем ресурсов, требуемых для нейтрализации немыслимого и неожиданного.
Перспектива столкновения с неизвестным, сама возможность его появления, ожидание его подталкивают субъектов международных отношений к тому, чтобы рассчитывать возможные для себя последствия подобных угроз по наихудшему варианту. Точно также нестабильность, неопределенность, неожиданный либо немыслимый характер вызовов (рисков), неустойчивый характер международной среды вынуждают государства для нейтрализации негативных явлений создавать значительный запас прочности, иметь в своем арсенале инструменты, пригодные (эффективные) в любой, в том числе неординарной (немыслимой) ситуации. Известен лишь один инструмент, который мог бы в таких обстоятельствах выполнять подобную функцию во внешней среде _ это сила. Таким образом, сила, которая была в известной мере девальвирована после окончания «холодной войны», вновь возвращается на круги своя. Более того, утверждается, что в меняющихся условиях неустойчивой внешней среды государство не может обеспечить свои интересы на международной арене без использования силовых методов.
Так, по мнению ряда экспертов, нынешний Европейский Союз не может сравняться с Соединенными Штатами по уровню международного влияния, прежде всего, из-за слабости своего военно-силового потенциала. Политическая элита России полагает, что возрождение ее державного статуса напрямую обусловлено восстановлением (до прежнего советского уровня) военно-силового потенциала страны. Вместе с тем многие политики считают, что в нынешних условиях использование военной силы для решения международных проблем становится более легким. Ибо в период «холодной войны» и поляризации международной системы в обществе всегда присутствовал страх перед угрозой перерастания войны в любом месте земного шара в роковую конфронтацию между ядерными сверхдержавами. Современная международная система предоставляет странам больше свободы в развязывании военных действий: все уверены, что войны могут быть только локальными, они не перерастут в мировые, они не перейдут «неприемлемого порога». Таким образом, война больше не является антитезой дипломатии, а может считаться ее эффективным инструментом. В итоге, как никогда раньше, политики склонны считать применение силы не последним прибежищем в кризисной ситуации, а «обычным» инструментом внешней политики. В то же время это и не прежняя сила, идущая от традиционной накачки мускулов, наращивания боевой мощи, числа солдат, пушек, ракет и ядерных зарядов. Сила, создаваемая в новых условиях, не может не учитывать специфики питающих ее источников - современной технологии и современного политического инструментария. Поэтому есть смысл уточнить понятие силы в современном дискурсе - в чем оно осталось прежним, традиционным, в чем и в каком направлении оно изменилось, меняется, будет меняться под влиянием неустойчивой и изменчивой внешней среды.
Трудность определения понятия силы состоит в том, что о ней много говорят, но каждый понимает по-своему. А Д. Рамсфелд спустя 15 лет после появления термина «мягкая сила», не смог ответить на вопрос журналистов, что это такое. Толковые словари (энциклопедии) утверждают, что на обычном уровне сила есть способность добиваться желаемого результата. Чем же на деле является сила в системе международных отношений?
Ганс Моргентау, один из основателей школы «политического реализма», для которого сила - своего рода архимедов рычаг мирорегулирования, решительно раздвигал ее границы, утверждая, что «сила есть власть над умами и действиями людей».
Генри Киссинджер, не менее известный американский теоретик и политик, будучи прагматиком, давал еще более краткое ее определение: во внешней среде «сила есть влияние».
Р. Клайн, американский гражданский стратег, автор методики «оценки мировых сил», между тем утверждал, что «сила на международной арене может быть определена просто как способность правительства одной страны заставить правительство другой предпринять то, что это последнее никогда не сделало бы по своей воле, причем это может быть осуществлено за счет убеждения, принуждения или откровенного применения военной силы».
Дж. Стоссинджер в своей книге «Мощь наций» так определял силу: «Сила (мощь) в международных отношениях есть возможность государства использовать свои реальные или потенциальные ресурсы таким образом, чтобы воздействовать на образ жизни и поведение других государств».
О ресурсной основе силы писал и Д. Пучала, профессор Городского университета в Нью-Йорке. По его мнению, в международных отношениях «сила - это способность действовать, и подобная способность обусловлена количеством и качеством ресурсов, выделяемых для достижения конкретных политических целей во внешнем мире, что в свою очередь определяется состоянием национальной экономики».
Но наиболее развернутое толкование понятия силы во внешнем мире, пожалуй, дал известный американский военный теоретик, профессор из Принстона К. Норр: «Сила во внешнем мире может рассматриваться как обладание способностями, которые позволяют субъекту выступать с достоверными угрозами.
Но она может трактоваться и как фактическая реализация воздействия на поведение стороны, которой угрожают. В первом случае сила - это качество, которым обладают сильные государства и которое можно аккумулировать; здесь сила это возможность.
Во втором случае сила - это результат, это уже оказанное воздействие. Она проявляется во взаимодействии, в столкновении. При первом подходе сила - это нечто такое, что государство может надеяться использовать в разнообразных будущих ситуациях. Во втором случае она возникает и формируется только в условиях конкретной ситуации. Сегодня большинство теоретиков понимает под силой реализованное воздействие, в то время как неспециалисты сводят ее к тем возможностям, которые позволяют выступать с угрозами.
Американский теоретик Ф. Шуман выделял в понятии силы идею взаимодействия. По его мнению, реальный смысл этого понятия выявляется лишь в системе международных отношений, при взаимодействии с другими государствами. Сила «становится таковой только в сравнении с силой других стран», ощущение силы или бессилия произрастает из взаимодействия, соперничества, конфликта государств.
У всех этих разновекторных определений, бытующих в американских академических и политических кругах, есть общее, а именно: сила во внешнем мире - это прежде всего способность влиять на поведение другого государства в желаемом для себя направлении, устанавливать различные формы зависимости одного государства от другого (прямые, косвенные, опосредованные, с помощью насилия, ультиматумов, убеждения, обещания выгод, лишения имеющихся преимуществ, создания условий, при которых остается лишь одна альтернатива, один выход из положения). Но если это так, то не менее очевидно, что это воздействие может достигаться разными способами.
В этом плане правомерно говорить о существовании (использовании) различных видов силы в арсенале государств, избирательно применяемых ими в своей внешнеполитической практике.
Тем не менее зачастую, когда говорят о силе, то имеют в виду прежде всего ее военную составляющую, т.е. речь идет о военной силе. Это вполне объяснимо: если система международных отношений настроена на высокую конфликтогенность, на «состояние войны всех против всех», то мощь вполне естественно олицетворяется с понятием военной силы. «Разумеется, нации могут оказывать друг на друга морально-политическое, экономическое и прочее воздействие, - подчеркивал другой американский эксперт Дж. Кларк. - Но поскольку верховным арбитром международных споров является война, то военный фактор приобретает высшую степень значимости во внешнеполитических калькуляциях».
Однако функции силы, военная стратегия, целевые установки военных операций постоянно меняются. Если раньше цель последних сводилась к тому, чтобы иметь горы трупов, то ныне задача воюющих сторон состоит в том, чтобы лишить противника способности действовать целеустремленно (разумно), превратить его боевые подразделения в неуправляемую массу.
Тем не менее и в наши дни немало политиков и экспертов (российских и западных) исходят из того, что военная сила есть главный инструмент, влияющий на окружающее пространство. В современных условиях это прежде всего ее ракетно-ядерный компонент. Американские эксперты и политики этого никогда не скрывали (доктрины «массированного возмездия», «гибкого реагирования», «ограниченной ядерной войны» и т.д. были инициированы политическим мышлением США). Но и советские лидеры после того, как СССР стал ядерной державой, осознав тщетность идеологических и мессианских попыток убедить человечество в том, что социализм - его достойное будущее, именно военную силу избрали в качестве основного и практически единственного (что еще хуже) источника своего международного влияния. Когда (после самороспуска Советского Союза) этот ресурс истощился, резко пошло вниз и его международное влияние. Многие нынешние российские политики и сегодня уверены, что реставрация величия России требует прежде всего восстановления ее военной мощи.
Между тем время и опыт выявляют, что сводить понятие силы на международной арене только к военной мощи государства в нынешних условиях вряд ли правомерно. Само ядерное оружие в военном плане фактически неиспользуемо, не случайно оно больше никогда не применялось на полях сражений после Хиросимы и Нагасаки, превратившись таким образом в оружие политическое. Сокращается (несмотря на отдельные рецидивы) и эффект от использования на международной арене военной силы вообще для достижения политических целей. Это показали и Вьетнам, и Афганистан, и Югославия. В Ираке победила не силовая коалиция, возглавляемая США, а цифровые (сетевые) технологии, уже используемые в гражданских сферах и принятые на вооружение Пентагоном. Во всяком случае, среди либеральных демократий понятие силы уже давно не исчерпывается лишь ее военным аспектом. Как отмечают многие эксперты, основные перемены на международной арене сегодня связаны не с использованием военной силы, а прежде всего с использованием невоенных инструментов.
Все это означает, что вынудить государство поступать так, как хочется его сопернику (оппоненту), можно не только военной силой. Этого можно добиться, используя и политические инструменты - союзы, коалиции, политику баланса сил, ослабление союзов и коалиции противника, и в этом плане можно говорить о политической силе, создаваемой прежде всего искусством дипломатии. «Великие державы, - писал американский профессор Д. Нихтерлейн, - сегодня склонны отдавать предпочтение наращиванию экономической мощи как главному средству внешнеполитического влияния, нежели использовать в этих же целях военную силу».
Государства активно используют свою хозяйственную мощь, внешнюю торговлю, инвестиции за рубежом, экономическое присутствие в других странах для создания определенной привязки этих стран к себе, к своим интересам, к своим устремлениям. И в этом ключе можно говорить об экономической силе. Американцы были первыми, кто осознал перспективность использования научно-технического потенциала в качестве действенного инструмента внешней политики. Именно за счет мощного импульса в развитии фундаментальной науки в послевоенный период США смогли в 1970 - 1980 гг. ответить на экономический вызов Японии и Западной Европы и снова вырваться вперед в 1990-е годы. Некоторые американские авторы (Г. Кан, Зб. Бжезинский и др.) утверждали, что в новом тысячелетии США будут обладать монополией на знание и весь мир будет платить им дань только за то, чтобы приобщиться к их научно-технической силе.
На рубеже веков человечество вступило в век информации и информационных систем. Обладание ими само по себе является крайне выгодным капиталом (Билл Гейтс с его «Майкрософтом», успешный выход Индии на рынки программного обеспечения) в самом широком понимании, ибо информация служит основой принятия решений на любом уровне. Следует отметить огромное значение информации для функционирования современной экономики, финансовой и банковской систем. Не меньшее значение имеют и каналы передачи информации (особенно космические), ибо тот, кто владеет ими, может в своих интересах регулировать информационные потоки. Разработанный в свое время Министерством обороны США Интернет стал фактором глобального порядка. Однако значительная часть из включенных в Интернет коммуникационных (провайдерских) сетей, равно как и используемых им программ, берут свое начало в США. Электронная почта и «всемирная паутина» позволяет Соединенным Штатам доминировать в глобальном перемещении информации и идей, в использовании информационной силы. Рядовой пользователь не обращает на это внимание, но получив выход в Интернет, он автоматически получает доступ к американским идеям. А помимо этого существует сила финансовая, правовая, гуманитарная и другие.
Конечно, следует учитывать, что воздействие различных видов сил неоднозначно во времени и в пространстве. Вчера безоговорочно властвовала военная сила, сегодня наиболее действенными представляются экономические, финансовые, техногенные инструменты, завтра этот набор может выглядеть по-иному, и на передний план могут выйти силы, олицетворяемые с моралью, правом, благосостоянием, образованием. Во всяком случае, хотя военная сила и сохраняет свое значение, но основные изменения в современном мире связаны с использованием невоенных факторов силы. В то же время несанкционированное применение военной силы, как правило, подрывает взаимное доверие, порождает кризисы в системе международных отношений (агрессия Ирака против Кувейта, военная операция НАТО против Югославии, «коалиция желающих» в Ираке - все эти акции с использованием военной силы значительно поднимали градус международной напряженности).
|