Второй причиной девальвации «мягкой силы» Вашингтона является нелегитимность ряда его внешнеполитических акций. В последние годы международные отношения, мировая политика развиваются в сторону укрепления системы, основанной на нормах, правилах, в конечном счете _ праве и соответствующих институтах, обеспечивающих их функционирование. В свое время США стояли у истоков этого нормативного направления, и это способствовало росту их международного престижа, опоре их внешней политики на «мягкую силу». К нормам, утверждающимся в рамках данной системы, относится и сила, прежде всего военная, которая, согласно статьям 42 и 51 Устава ООН, может быть использована только в определенных обстоятельствах. Нынешнее руководство США, полагая, что именно оно наиболее полно выражает национальные интересы не только свои, но и всего мирового сообщества, весьма вольно (односторонне) толкует суть этих статей. Это привело к тому, что на протяжении последнего десятилетия Вашингтон дважды осознанно нарушал Устав ООН, дважды нелегитимно использовал военную силу на международной арене, создавая тем самым нездоровый прецедент, подрывая правовую основу рождающейся нормативной системы международных отношений, в которой «мягкая сила» призвана играть центральную роль.
Третьей причиной девальваций «мягкой силы» в политической практике Соединенных Штатов является их сверхдержавный статус. Отсутствие во внешнем мире сопоставимого конкурента, достойного соперника снимает с повестки дня международных отношений состязательность как основу здравого политического процесса. А это создает у американской верхушки соблазн вседозволенности, ощущение того, что все возможно, и подталкивает ее к решениям, сулящим, как кажется, быстрый и легкий успех. Американское лидерство на ряде направлений современного развития создает в Вашингтоне иллюзию, что он априорно прав в подходе к решению любой международной проблемы и потому может использовать для этого любые средства. Ему кажется, что Милошевич пошел на уступки не под влиянием мирового сообщества, а исключительно в результате американских бомбардировок и ракетных обстрелов, т.е. использования «жесткой силы». Значит, и с Саддамом Хусейном, и с Ким Чен Иром, и с Ахмадинежадом следует поступить аналогичным образом, и результат будет таким же. «Жесткая сила» дает быстрые результаты, а современные войны (высоких технологий) слишком дорогостоящи, чтобы можно было вести их более месяца. Поэтому мягкие методы, требующие терпения и времени, ныне в Вашингтоне не в почете.
Четвертая причина - слабая поддержка идеологии и практики «мягкой силы» со стороны государства. В 2005 г. «группа советников Пентагона пришла к выводу, что в «информационной войне» на международной арене Соединенные Штаты потерпели неудачу... Битву за сердца людей они пока что проигрывают». По их мнению, неудача была обусловлена, помимо всего прочего, и слабой материальной поддержкой этой идеи. С 2002 г. по 2004 г. США израсходовали на цели публичной дипломатии в мусульманских странах всего 150 млн. долл., тогда как общие расходы Госдепартамента США на публичную дипломатию за эти два года составили более 1 млрд. долл., включая расходы на международное радиовещание. Это примерно столько же, сколько расходуют на эти цели Великобритания или Франция - страны, которые примерно в 5 раз меньше Соединенных Штатов. Причем у каждой из этих двух стран расходы на «мягкую силу» составляют около 25% их военного бюджета. США же тратят на «жесткую силу» в 450 раз больше, чем на «мягкую». Таким образом, увеличение всего на 1% их военного бюджета означало бы четырехкратный рост расходов на «мягкую силу». Ясно: чтобы одержать победу в борьбе с международным терроризмом, Вашингтону придется научиться лучше согласовывать идейные ценности со своими действиями и затратами на международной арене.
Американское политическое мышление в принципе не отрицает важности использования в определенных обстоятельствах «мягкой силы». Но усиливающаяся ориентация Вашингтона на односторонность, стремление приравнивать свои национальные интересы к мировым, слушать себя, а не других, приводит к тому, что нынешняя американская администрация отдает предпочтение применению прежде всего «жесткой силы» на международной арене.
«Жесткая» и «мягкая» сила в политике России
Не вызывает сомнения, что Россия обладает ресурсами, с помощью которых в определенных обстоятельствах она может генерировать и использовать во внешнем мире свою «мягкую силу». Это предполагает, что у России есть нечто такое, что она может дать миру, чем она может привлечь в этом мире сторонников, готовых следовать за ней, либо активно поддерживать ее усилия, т.е. в принципе она обладает способностью «мягко влиять» на поведение других субъектов международных отношений.
Эта способность имеет прежде всего исторические корни. В годы Второй мировой войны ее народ проявил высокую степень жертвенности во имя спасения человечества от ужасов фашизма и милитаризма. Это привлекло к тогдашнему СССР симпатии миллионов людей в разных частях мира, формируя атмосферу, в которой могла возникнуть и возникала его «мягкая сила». Принципиальная позиция Москвы в вопросах деколонизации, противостояния европейскому империализму вызывала уважение десятков некогда колониальных народов, которые стремились (не всегда, возможно, оправданно) обустроить себя по советскому образцу. Утопическое обещание советского коммунизма одним махом решить многие трудные социальные, гуманитарные, экономические проблемы привлекало массы людей в развивающихся странах. Высокие темпы развития экономики в первый послевоенный период, запуск первым в 1957 г. искусственного спутника Земли укрепляли авторитет (престиж) СССР во внешнем мире, расширяли его влияние. Но мир меняется, и то, что служило источником влияния на международной арене вчера, уже не всегда может быть таковым сегодня. Однако это не означает, что Россия потеряла такие источники. Они у нее есть. Это прежде всего ее классическая культура, имеющая мировую значимость: музыка, исполнительское искусство, литература, кино, балет, живопись, народные промыслы. Это ее классическая наука, хотя серьезно истощенная в годы реформ утечкой умов из России, но сохранившая свое лидерство на ряде направлений (научных школ), в частности в математике, теоретической физике. Это исследование ближайшего космоса, которое - имей оно средства - могло бы совершить значительный рывок вперед. Это опыт международной ответственности, позволивший сдержать (вместе с США) советско-американскую конфронтацию в годы «холодной войны» в рамках мирного противостояния. Это конструктивные отношения Москвы со всеми, за исключением Японии, великими державами, в том числе потенциальными. Сюда же следует отнести сохраняющийся политический авторитет Москвы в ряде стран «третьего мира». Наконец, в этом же направлении работает наличие в стране тонкого, но влиятельного слоя интеллигенции, разделяющей идеи либеральной демократии и способной в определенных (кризисных) обстоятельствах обрести второе дыхание.
Вместе с тем все эти обстоятельства, как бы важны они ни были, не затрагивают системы ценностей, составляющей основу для возникновения «мягкой силы». Более того, именно система ценностей, принятая российским обществом, несмотря на свой демократический фасад, менее всего импонирует миру, а иногда и пугает его. Приходится признать, что она не привлекает других, не вызывает их желания (за редким исключением) следовать тем же путем или просто идти за Россией. Понимание российской элитой своей ценностной сферы (российская специфика этого понимания) обычно сводится к утверждению, что здоровое государство - это прежде всего сильное государство.
Между тем, как отмечал авторитетный американский эксперт по России Пол Хлебников, «здоровое государство не следует путать с сильным. Советский Союз был страной сильной, но отнюдь не здоровой. Те, кто считает, что здоровое государство - это сильный центр, забывают об одном: сильный центр - это лишь вершина пирамиды. Фундамент - это местные власти и независимые общественные структуры, которые конкурируют с центральным правительством, решая местные и государственные задачи». Есть несколько базовых характеристик, определяющих здоровое государство: надежное законодательство и средства для правоприменения; равенство всех граждан перед законом и государством; прочная финансовая основа, без которой невозможны такие институты, как национальная оборона, правоохранительная система, транспорт, образование, здравоохранение, пенсионное обеспечение, правительственный аппарат.
Однако Москва состязательности в ценностной области всегда предпочитала соревнование в силовой сфере. Именно здесь она надеялась на успех, но именно здесь она и потерпела свое самое сильное поражение. Так, жесткое силовое подавление антисоциалистических выступлений в ГДР в 1953 г., в Венгрии и Польше в 1956 г., в Чехословакии в 1968 г., оккупация Афганистана в 1979 г. - все это работало на подрыв международного авторитета Советского Союза. Это прошлое продолжает и сегодня влиять на формирование российских отношений с внешним миром. Ни одна из бывших социалистических стран не последовала за СССР (Россией) после «бархатных революций».В 1959 г., например, 32% итальянцев, 24% британцев, 17% французов и только 7% немцев имели благоприятное мнение о Советском Союзе.
Через 20 лет результат опросов был практически тем же самым. Только с приходом к власти Михаила Горбачева с его «новым политическим мышлением» в Советском Союзе появились реальные предпосылки возникновения «мягкой силы». Опросы 1989 г. (года «бархатных революций») показывают, что рейтинг тогдашнего демократизировавшегося Советского Союза резко пошел вверх: его благожелательно оценивали 65% итальянцев, 59% - британцев, 45% - французов и 71% - немцев (после падения Берлинской стены).
Использование Б. Ельциным в октябре 1993 г. военной силы для разгона законно избранного парламента, а через год и начало военной операции в Чечне загубили первые ростки российской «мягкой силы». Генералы, бездарно проигравшие войну в Чечне, стали убеждать общество (и не без успеха), что в их поражении виновата демократия, мягкость к противнику. И сегодня на Кавказе, в Чечне по-прежнему стреляют, взрывают, убивают. Борьба со «своим» терроризмом ведется жесткими методами. Фактически на вооружение взята «жесткая стратегия» Израиля против арабских экстремистов, который безуспешно воюет с ними таким способом уже 60 лет. В ходе российско-украинского («газового») кризиса 2005 г., обострения отношений с Грузией и Молдавией («винный кризис», очередной «шпионский скандал») российское руководство активно использовало жесткое экономическое давление на соседей для достижения своих целей.
Россия в настоящее время мечтает о возрождении своего былого величия. Реализация этих надежд, ее влияние во внешнем мире может идти по двум направлениям: либо она преодолевает свою слабость наращиванием силовых возможностей жесткого плана; либо она переходит к использованию «мягкой силы», отключая постепенно традиционные силовые инструменты. Между тем ниша «жесткой силы» уже занята Соединенными Штатами, и на подходе - Китай. Поэтому ориентация России на «жесткую силу» означала бы возвращение ее к гонке вооружений, которая однажды уже довела страну до краха.…
Печатается по: Давыдов Ю.П. «Жесткая» и «мягкая» сила в международных отношениях // США-Канада. Экономика, политика, культура. – 2007. – № 1. – C. 3-24. Режим доступа: http://www.ebiblioteka.ru/sources/article.jsp?id=11632311.
Вопросы для самоконтроля:
-
Какие виды силы выделены и описаны автором?
-
Кем и когда впервые были употреблены термины «жесткая» и «мягкая» сила?
-
Каковы особенности применения «жесткой» силы в США?
Кортунов С.В.
Диалектика национальной и международной безопасности:
некоторые международные аспекты
Стремительные изменения соотношения сил в мире в конце XX - начале XXI вв. обусловили широкий интерес к проблемам национальной и международной безопасности.
В 2000-2008 гг. особенно заметно проявился структурный кризис систем как международной, так и национальной безопасности. В эти годы набрал силу ряд новых явлений, которые в середине 1990-х годов проявлялись не столь очевидно, как сейчас. Здесь имеются в виду глобализация, кризис национальной идентичности, поразивший не только Россию, но и такие страны, как США, Германия, Франция, кризис глобального управления, международный (а более точно - транснациональный) терроризм, натиск мирового ислама, деградация ООН и других международных организаций и др. Все эти явления «накладываются» на проблемы национальной и международной безопасности и требуют своего осмысления и анализа.
12 июля 2008 г. Президент России Д. Медведев утвердил новую Концепцию внешней политики Российской Федерации. Вкупе с его выступлениями в 2008 г. ее можно считать заявкой на новый этап не только внешнеполитической деятельности нашей страны, но и политики национальной и международной безопасности. 31 августа 2008 г. в интервью российским телеканалам Д. Медведев сформулировал пять основополагающих принципов российской внешней политики.
Первая позиция - Россия признает первенство основополагающих принципов международного права, которые определяют отношения между цивилизованными народами. И в рамках этих принципов, этой концепции международного права, мы и будем развивать наши отношения с другими государствами.
Второе - мир должен быть многополярным. Однополярность - неприемлема. Доминирование - недопустимо. Мы не можем принять такое мироустройство, в котором все решения принимаются одной страной, даже такой серьезной и авторитетной, как Соединенные Штаты Америки. Такой мир - неустойчив и грозит конфликтами.
Третье - Россия не хочет конфронтации ни с одной страной. Россия не собирается изолироваться. Мы будем развивать настолько, насколько это будет возможно, наши дружеские отношения и с Европой, и с Соединенными Штатами Америки, и с другими странами мира.
Четвертое - безусловным приоритетом является для нас защита жизни и достоинства наших граждан, где бы они ни находились. Из этого мы будем исходить при осуществлении своей внешней политики. Мы будем также защищать интересы нашего предпринимательского сообщества за границей. И всем должно быть понятно, что если кто-то будет совершать агрессивные вылазки, тот будет получать на это ответ.
И, наконец, пятое. У России, как и у других стран мира, есть регионы, в которых находятся привилегированные интересы. В этих регионах расположены страны, с которыми нас традиционно связывают дружеские добросердечные отношения, исторически особенные отношения.
Эта программа, на наш взгляд, должна сложиться в полноценную Внешнеполитическую стратегию, встроенную в Стратегию национальной безопасности. Последней, в свою очередь, надо стать частью Стратегии национального развития и безопасности России в XXI в. Разрабатывать эти документы нужно одновременно, усилиями всего политического класса России, включая экспертное сообщество.
Безопасность в тисках глобализации
Сегодня важно методологически разобраться с взаимодействием таких ключевых понятий, как безопасность, национальная идентичность, национальные интересы, глобализация и конкурентоспособность. Становление политики безопасности России в первую очередь связано с поиском ею своей национальной идентичности и, соответственно, определением национальной стратегии развития, а также с происходящими в мире противоречивыми процессами глобализации. Пять из них непосредственно влияют на национальную и международную безопасность: демократизация, экономизация и информатизация, культурная стандартизация и ценностная универсализация. Эти процессы неизбежно наталкиваются на национальную идентичность как на препятствие своему естественному развитию. Возникает угроза поражения центрального идентификационного ядра, хранящего наиболее устоявшиеся, накапливающиеся порой тысячелетиями и потому наиболее прочные представления различных этнонациональных общностей о себе самих.
Сохранение и укрепление этого ядра и составляет важнейшую задачу национальной безопасности, поскольку национальная идентичность является ее сущностной основой и одновременно ресурсом конкурентоспособности в условиях глобализации. Причем для многих стран это означает уже не только выбор адекватной конкурентоспособной стратегии развития, но и превращается в вопрос национального выживания. При этом развиваются многообразные конфликты, исход которых зависит от прочности или рыхлости сложившихся национальных идентичностей, их бескомпромиссности и жесткости, невосприимчивости к новому, или, напротив, их гибкости, способности к адаптивному изменению, обновлению без утраты культурных идентификационных ядер. Глобализация, стремящаяся перемолоть национальную идентичность - это своего рода квалификационный турнир для таких ядер. СССР, Югославия, Чехословакия распались во многом именно потому, что оказались неконкурентоспособными (хотя в каждом из случаев были и другие, особые причины для дезинтеграции). В конце XX в. на грани распада оказалась Российская Федерация. Сегодня «на прочность» уже испытывается Китай (сепаратизм Тибета). Завтра под ударом могут оказаться и другие, внешне вполне успешные и устойчивые государственные образования.
Утрата идентичности ведет к потере не только национальных ценностных ориентиров, но и значительной части суверенитета. Это, в свою очередь, означает отказ от национальных интересов, неспособность государств к самостоятельной внутренней и внешней политике. И напротив, четкое самоопределение, твердая опора на национальные идентификационные коды открывает возможность проводить собственный внутри- и внешнеполитический курс.
Поскольку идентичность - структурный компонент конкурентоспособности государств, то она сама вовлекается в водоворот всемирной конкуренции. Идет «битва идентичностей». И выигрывают те страны, чья идентичность имеет историческую, культурную, этническую и политическую глубину и силу. Государства, слабые в этом отношении, вынуждены лишь наблюдать, как их идентичности растворяются в процессах глобализации.
Сопротивляться глобализации не только бесполезно, но и контрпродуктивно. Овладев ее «правилами игры», следует использовать возможности, которые она предоставляет, а желательно - влиять на эти правила. Необходимо стремиться быть не только объектом, но и субъектом глобализации. Каждая страна является ее объектом. Но лишь немногие - субъектами. Например, Япония - и объект, и субъект глобализации. Испытывая давление американизации, она является ее объектом. Но, трансформируя заимствованные ценности и передавая их в адаптированном виде азиатским странам, она выступает в роли ее субъекта.
Демократизация современного мира диктует необходимость общих правил игры как во внутренней, так и во внешней политике, необратимо меняя иерархию основных элементов социума. На первое место объективно выходит личность, на второе - общество, оттесняя государство на третье место. Любая страна, претендующая на сколько-нибудь заметную роль, вынуждена строго соблюдать эту иерархию. Ни одно государство не может себе позволить одну политику внутри своих границ и принципиально другую - за ее пределами. С другой стороны, если не учитывается внешняя ситуация, то какие бы не принимались усилия по формированию национальной стратегии развития, они легко опрокидываются всемирными глобальными потоками и процессами в финансовой, производственной, социальной, экономической, политической и т.д. сферах. Глобализация стирает грани между внешней и внутренней политикой. Уже одним этим национальная идентичность в начале XXI в. серьезно ограничивается, попадая в зависимость от демократических механизмов и институтов, которые также имеют тенденцию к глобализации.
Экономизация, ведущая к формированию единого мирового экономического пространства, делает нежизнеспособными модели национальной безопасности, основанные на изоляционизме, а интеграцию в это формирующееся пространство - единственным способом защиты национальных интересов. Отказаться от интеграции значит отказаться от полноценного развития. Но именно развитие - ключевая предпосылка национальной безопасности. Ни одно общество не может быть конкурентоспособным, не став частью мирового пространства. Этот фактор помимо прочего определяет приоритетность геоэкономических механизмов обеспечения национальной безопасности по сравнению с геополитическими и геостратегическими, поскольку геоэкономика становится приоритетом мирового развития. Однако такая интеграция порой ведет к размыванию национальной идентичности, ее растворению в процессе экономизации.
Информатизация, формирующая единое мировое информационное пространство и глобальное сетевое общество, умножает интеллектуальный ресурс, способствуя устойчивому развитию, достижению благополучия и безопасности личности и общества. С другой стороны, информационные технологии не являются абсолютным благом. Они создают возможности для контроля над массовым сознанием и манипуляции им во внутренней политике, а также эффективные средства воздействия на национальные сообщества со стороны наиболее оснащенных в этом отношении государств, а, следовательно, и новые угрозы национальной безопасности. Глобальные информационные потоки объективно ведут к размыванию идентичности.
Культурная стандартизация, будучи следствием информационной открытости, взрывает некогда замкнутые культурные идентичности. Выживают лишь те культуры, которые способны к адаптации к меняющемуся миру, восприятию новейших достижений мировой цивилизации, не теряя при этом своей самобытности. Яркий пример такой адаптации - японская культура. Впрочем, противоположных примеров гораздо больше: это и испанская, и турецкая, и мексиканская, и аргентинская, и много других культур, не выдержавших столкновения с натиском культурной унификации. Они сохранились лишь как культуры, условно говоря, фольклорные: испанская коррида, мексиканская кухня, аргентинское танго... Глобализация перемолола культурные ядра национальных идентичностей, сделав граждан этих стран «гражданами мира», и оставила от этих ядер лишь некий набор туристических курьезов. Очевидно, вслед за ними уже идут все государства Восточной и Центральной Европы (Польша, Венгрия, Чехия, Словакия, Болгария, Румыния), страны Балтии, в последнее время, похоже, Грузия, Украина и Молдавия (Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Таджикистан и Узбекистан пока еще пребывают в орбите притяжения России). На очереди - Великобритания, Франция, Германия. В свою очередь, сами США испытывают мощный вызов со стороны мексиканских эмигрантов, которые не желают растворяться в их «плавильном котле».
И, наконец, самые «крепкие орешки» - это Китай, Индия и Россия, имеющие более чем тысячелетнюю культурную историческую традицию. Эти страны - как признают все серьезные наблюдатели - демонстрируют свои высокие адаптационные способности. Именно эти три культуры (и, по-видимому, только они!) оказывались способными рационализировать свою национальную, а затем и политическую идентификацию всякий раз, когда сталкивались с влиянием иных культурных стандартов. Более того, вопрос об их идентификации остро вставал именно в условиях чужеродного давления. Отторжение инородной ткани, «чужой группы крови» стимулировало в них процесс собственной культурной идентификации. Во всех трех случаях были продемонстрированы поразительно высокий адаптационный потенциал: Индия «переварила» британскую культуру; Россия - коммунистический проект, а сейчас «переваривает» либеральный. Китай «переварил» коммунизм в его советской интерпретации, а сейчас «переваривает» не только западный экономический либерализм, но и американский культурный глобализм.
Сказанное, однако, не означает, что эти три страны гарантированы от угрозы культурной стандартизации и обладают стопроцентно надежными культурными иммунными системами. Решающая битва за национальную идентичность еще впереди. И ее исход зависит от того, смогут ли эти страны противопоставить глобализации более мощные и убедительные национальные проекты. Очевидно также, что самым слабым и уязвимым звеном в этой «тройке» является Россия.
Наконец, глобализация настаивает на универсализации ценностных ориентиров. При помощи тех же массовых информационных технологий (в первую очередь телевидения и Интернета) она наглядно демонстрирует преимущества западной модели развития и, соответственно, западных ценностей: индивидуальной свободы, прав человека, демократических механизмов, рыночной экономики, правового государства, гражданского общества, нанимающего это государство. Это, однако, означает, что многие ценности, которых традиционно придерживались Китай, Индия и Россия, а именно: коллективизм, государственный патернализм, авторитарные механизмы управления, государственный дирижизм в сфере экономики и т.п. в условиях глобализации, как минимум, поставлены под сомнение. С другой стороны, пока остается далеко не ясным, будут ли традиционные западные ценности «работать» в условиях быстро наступающей постэкономической эпохи. Вполне возможно, что в этой эпохе будут более востребованы ценности незападного типа. Так что России, Индии и Китаю, не следует окончательно и бесповоротно отказываться от своих традиционных ценностей, которые еще, быть может, пригодятся не только им, но и всему человечеству.
Глобализация создает преимущества для наиболее развитых в социально-экономическом и технологическом смысле государств (США, стран Евросоюза, Японии), что ведет к растущему разрыву между ними и развивающимися экономиками. С другой стороны, именно развитые страны - в силу накопленного богатства, образа жизни, ценностей и поведенческих стереотипов - стали в условиях глобализации и создания сетевого общества наиболее уязвимыми для новых вызовов и угроз национальной безопасности. Распространение телевидения, сделавшего общедоступными образы и стандарты недостижимо богатого западного общества, стимулировало в некоторых бедных странах (прежде всего мусульманского мира) волну антизападных настроений.
Процессы глобализации, с одной стороны, размывают классический национальный суверенитет, а с другой, способствуют подъему национального самосознания малых народов, поддерживая тенденцию к увеличению числа субъектов международных отношений. Принцип самоопределения вплоть до отделения, применяемый к национальным меньшинствам многонациональных государств, ведет к росту количества недееспособных государственных образований. Одновременно обостряется кризис национальной идентичности уже устоявшихся государств, в том числе таких, как Германия, Франция, США и Россия. Все это серьезно влияет на обеспечение как национальной, так и международной безопасности.
Кризис системы международной безопасности
В условиях глобализации и распада старого мирового порядка в результате развала СССР и биполярного мира произошло резкое падение уровня управляемости международными процессами. Резко возросла региональная и отчасти глобальная нестабильность. Это, в частности, привело к тому, что национальная безопасность оказалась тесно связанной с безопасностью международной. Международное измерение национальной безопасности, которое и раньше никем не оспаривалось, многократно возросло. Отныне любое государство, в том числе и Россия, может чувствовать себя в относительной безопасности лишь в условиях формирования нового, более справедливого мирового порядка. Это, в свою очередь, расшатывает основы Вестфальской системы и ведет к кризису системы международной безопасности, созданной после 1945 г.
На региональном и локальном уровнях возрастает опасность межгосударственных вооруженных конфликтов и их неконтролируемой эскалации. В первую очередь это касается Ближнего и Среднего Востока, очаги потенциального противостояния есть на Балканах, а также на постсоветском пространстве (Ферганская долина, Крым, Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Джавахетия, Нагорный Карабах) и в некоторых странах Африки. В мире нарастает дестабилизация и даже хаос.
Международному сообществу навязывается гипертрофированное значение фактора силы. Практика односторонних, нелегитимных с точки зрения международного права действий со стороны ряда держав, равно как и усилия по продавливанию своих позиций при полном игнорировании законных интересов других партнеров, серьезно подрывают стабильность.
Уже сейчас очевидно, что практически все механизмы поддержания международной безопасности, созданные после Второй мировой и в годы холодной войны (ООН, НАТО, ОБСЕ и др.), неадекватны вызовам начала столетия. Попытки реформировать эти структуры пока успеха не имеют.
Все большую роль в мире играют страны Азиатско-Тихоокеанского региона, в первую очередь Китай. Это усиливает конкурентную борьбу с возможной военно-силовой составляющей. В различных регионах обостряются национальные и социально-экономические проблемы, возникает опасность гонки вооружений на региональном уровне, распространения оружия массового уничтожения (ОМУ), терроризма, наркобизнеса и т.п. Опасный вызов региональной и международной стабильности - рост национального и религиозного экстремизма.
Обостряется соперничество за энергоресурсы. Опасения за незыблемость контроля над ресурсами толкает государства к наращиванию своих оборонных усилий. Страны-потребители энергоресурсов заигрывают с идеей использования военно-политических инструментов для силового обеспечения доступа к ним.
В мире вновь развернулась неконтролируемая гонка вооружений. Сегодня она вышла на новый качественный уровень, а ее масштабы в ряде регионов превышают даже пиковые показатели времен холодной войны. Это происходит на фоне деградации глобальных и региональных режимов контроля над вооружениями. Отсутствие международных процедур контроля за торговлей обычными вооружениями приводит к их стремительному распространению, в том числе и среди криминальных структур. Растет угроза появления так наз. дестабилизирующих вооружений, ядерных зарядов малой мощности, стратегических ракет с неядерными боеголовками.
Среди главных причин новой глобальной гонки вооружений - нарастающая дестабилизация международных отношений, а также политика Соединенных Штатов по «принуждению к миру» и «навязыванию демократии». Инициированные Вашингтоном конфликты в Ираке и бывшей Югославии продемонстрировали призрачность надежд на международные гарантии безопасности, заставили другие государства искать защиту своего суверенитета в укреплении вооруженных сил. Импорт вооружений наращивают не только откровенно антиамериканские режимы, но и те, кто, не имея собственной военной промышленности, вооружается на всякий случай - Малайзия, Вьетнам, ОАЭ.
Еще один важный фактор - свертывание «ядерного зонтика», под которым чувствовали себя в безопасности сателлиты Советского Союза и США, ослабление сдерживающей роли ядерных потенциалов последних. В ряде случаев все это заставляет многие страны переходить в вопросах обороны к стратегии опоры на собственные силы.
Одновременно сами США выступают лидером мировой гонки вооружений в количественном и качественном отношении. При этом о «гонке за лидером» не может быть и речи, поскольку нынешний военный бюджет Соединенных Штатов составляет примерно половину всех мировых расходов на оборону. В 2007 г. общие военные расходы Вашингтона составили около 700 млрд. долл. (России - чуть больше 30 млрд. долл.). При этом американские военные расходы носят инновационный характер: на разработку и испытание новых систем вооружений ассигновано 75,7 млрд. долл. Только на программы ПРО, военного использования космоса, а также ядерных вооружений Пентагон запросил 51,1 млрд. долл. Активно разрабатываются новые виды вооружений на новых физических принципах - геофизическое, ионосферное, ЭМИ-оружие.
В отношении ядерного фактора важно учитывать следующие тенденции.
Несмотря на сведение к минимуму вероятности возникновения крупных войн и военных конфликтов между ведущими державами, кардинального уменьшения роли ядерного оружия (ЯО) в мировой политике пока не наблюдается. (Эта тенденция может измениться не ранее, чем через 15 - 20 лет, но если распространение ЯО пойдет по нарастающей, реальным может оказаться повышение его роли в новом «ядерном веке»). Напротив, террористические акты и меняющиеся приоритеты угроз ведут к опасному снижению порога применения ядерного оружия, росту вероятности его применения и возможной неконтролируемой эскалации. Этому же способствует дальнейшее распространение ОМУ и средств его доставки.
Накопленный в США технологический задел и результаты натурных испытаний компонентов ПРО свидетельствуют о возможности уже в среднесрочной перспективе (5 - 10 лет) развернуть ограниченную противоракетную систему, плотность которой можно будет постоянно наращивать. Интересам России в течение следующих 15 - 25 лет она вряд ли сможет угрожать, особенно если она продолжит модернизацию своего стратегического ядерного потенциала. Но ввод в действие американской системы ПРО будет способствовать «перенацеливанию» ядерных сил других стран с американских объектов, возможно, и на объекты России, что, в свою очередь, будет дестабилизировать стратегическую обстановку в мире.…
Поскольку в ближайшие три-четыре года США, скорее всего, не смогут выйти из Ирака, они вряд ли будут способны провести другие военные операции такого же масштаба. В тоже время в отношении Ирана нельзя исключать возможности военно-силовой акции в виде высокоточных ударов по объектам ядерного комплекса и по иным военным и инфраструктурным объектам. Удар сможет нанести новая администрация США, которая будет вынуждена выводить войска из Ирака и подталкиваться к применению силы, чтобы компенсировать поражение. В любом случае на Ближнем Востоке не исключены военные конфликты типа израильско-ливанского (2006 г.) с вовлечением двух и более стран, включая Израиль и Иран. Они могут начинаться по аналогичному сценарию - как борьба Израиля с транснациональными террористическими организациями на территории ряда арабских стран. Тем более, что, пока американцы увязли в Ираке, активность таких организаций будет возрастать. Когда же США оттуда все-таки уйдут, высвободятся десятки тысяч боевиков, натренированных за годы войны для террористической деятельности. Этот «террористический интернационал» распространит свою деятельность повсюду, в том числе и на Россию. Неизбежен и дальнейший повсеместный рост антиамериканских и антизападных настроений (Россия также частично будет их объектом) наряду с ощущением полного провала Соединенных Штатов в качестве «мирового полицейского». В мире возникнет вакуум безопасности, а развитие событий пойдет по наихудшему сценарию: распадающийся Ирак, рост исламистского терроризма, неспособность Вашингтона ему противостоять при сохранении желания демонстрировать миру, что США - все-таки не «бумажный тигр».
Исламский мир - пока лишь виртуальный политико-цивилизационный субъект. Мусульмане объединены конфессионально, но разделены по политическим школам, отношению к природе политической власти, собственной религиозной истории, режимам и т.д. Однако в стратегической перспективе исламская община представляет собой мощный ресурс сопротивления новому мировому порядку, если он, как это происходит сегодня, будет формироваться без учета ее интересов. Если и далее к исламскому миру не будут относиться с должным уважением, может усилиться и даже возобладать исламистский экстремизм, что чревато «конфликтом цивилизаций».
Рост разрыва между сверхбедными и сверхбогатыми странами, ведущий к маргинализации не только отдельных государств, но теперь уже и целых регионов, будут способствовать эскалации действий транснациональных террористических организаций, в том числе в отношении стран Большой Европы, в которую входит и Россия. Уровень террористической активности будет оставаться, по крайней мере, столь же высоким, как в 2001 - 2006 гг., а скорее всего возрастет, если не будет принято скоординированных радикальных мер, включающих военно-силовые и целый ряд других действий.
С этой проблемой связана и другая - практическая неспособность международного сообщества решить проблему так наз. падающих, или несостоявшихся, государств. Военная агрессия Грузии в августе 2008 г. против Южной Осетии, которая привела к человеческим жертвам, гибели российских граждан и миротворцев, вынужденному (но имеющему ясную правовую основу) военному вмешательству России, показала чрезвычайную взрывоопасность проблемы непризнанных государств. Нерешенность этой проблемы способна спровоцировать новые конфликты (на очереди - уже в течение ближайших двух-трех лет - Нагорный Карабах и Приднестровье), в которые скорее всего будет вновь втянута Россия.
Если ответственные члены мирового сообщества в ближайшие три-четыре года не предпримут ничего существенного для купирования или хотя бы смягчения перечисленных вызовов и угроз, последние будут нарастать. Ими неизбежно придется заниматься. Если это не сделать своевременно, то для их отражения потребуются значительно большие усилия и ресурсы, при этом нельзя исключить и катастрофу.
К 2020 г. могут появиться еще три-шесть ядерных (во всяком случае, де-факто) держав. Если к 2015 г. Иран приобретет такой статус (а скорее всего, так и будет), то это может стать спусковым механизмом для окончательного краха Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), и при худшем варианте развития событий еще ряд стран смогут приобщиться к «ядерному клубу» в последующие 10 лет, в том числе те, которые сегодня готовы сделать выбор в пользу безъядерного статуса (Южная Корея, Япония, Тайвань, Ливия, Сирия, Египет, Саудовская Аравия, Алжир, Турция, Бразилия, Аргентина).
Таким образом, уже через 8 - 12 лет Россия и мир вполне могут оказаться перед лицом ядерных кризисов, лавинообразного распространения ядерных арсеналов в других странах, в т.ч. с неустойчивыми режимами, в которых условия хранения ядерного оружия и требования по исключению несанкционированного доступа и применения этого оружия будут на самом низком уровне. Вместе с реальной возможностью ядерного терроризма все это может создать такие угрозы не только региональной, но и глобальной безопасности, по сравнению с которыми другие вызовы и угрозы - экологические, энергетические и прочие - отступят далеко на задний план.
Что касается Запада и Востока, то здесь нельзя исключать появления вызовов, но прямая военная угроза с этих направлений маловероятна. Правда, если не будет создан действенный механизм партнерства между Россией и НАТО, если альянс останется замкнутым военным блоком и не будет трансформирован в миротворческую организацию с российским участием, а военная инфраструктура НАТО еще ближе придвинется к нашим границам, то положение существенно осложнится. Потенциальное включение в НАТО Украины - один из крупнейших военно-политических вызовов России в ближайшие 10 лет. Это создаст дугу мини-кризисов, в том числе спровоцированных местным населением, создаст серьезные проблемы для России и Европы в целом. Многие в России сочтут такой шаг провокацией и объявлением новой холодной войны. Главное же, что при таком развитии событий не будет создана эффективная система евроатлантической, а, следовательно, и глобальной безопасности. Рост отчуждения за последнее время между Россией и Западом представляет поэтому одну из главных угроз национальной безопасности.
На Большом Ближнем Востоке также возможна серьезная дестабилизация ситуации, частью которой могут стать две-три локальные войны масштаба израильско-ливанской лета 2006 г. В них, вероятно, будут втянуты Израиль и Иран.
На Дальнем Востоке Китай, по всей вероятности, активизирует попытки вернуть себе Тайвань, что может вызвать острейший кризис китайско-американских и китайско-японских отношений. Такой ход событий вряд ли отвечает интересам России, поскольку будет означать резкую дестабилизацию всего АТР с трудно предсказуемыми последствиями.
Если не удастся создать региональные системы безопасности в Большой Европе и АТР, а главное - в Центральной Азии и на Ближнем Востоке, укрепить механизмы глобальной безопасности под эгидой модернизированной ООН, то к 2015 - 2020 гг. нельзя исключать возобновления типичного для полицентричной системы международных отношений острого соперничества между новыми центрами силы. Они будут конкурировать за господство над регионами, имеющими для нас жизненно важное значение, и даже над некоторыми районами самой России.
В свете сказанного попробуем дать краткую оценку утвержденной Д. Медведевым 12 июля 2008 г. новой Концепции внешней политики. Она содержит три ключевых тезиса: упор на всемерное укрепление международного права как основы межгосударственных отношений и формирования системы международной безопасности, ставка на ООН и ее Совет Безопасности как на безальтернативную международную организацию, наделенную уникальной легитимностью, и задача снижения фактора силы в международных отношениях при одновременном укреплении стратегической и региональной стабильности. Другой вопрос, как они соотносятся с современными реалиями мировой политики. История, например, свидетельствует, что международное право - это не столько свод неких абстрактных, пусть и благородных, принципов поведения во внешней политике, сколько фиксация имеющегося на данный момент соотношения сил на мировой арене.
Вполне очевидно, что после распада СССР в 1991 г. в мире сложилось новое соотношение сил, которое уже не отражало основных положений Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений. Подписанные в 1945 г. документы не могли оставаться единственным источником международного права, и настаивать на этом было бы бессмысленно и контрпродуктивно. Можно, конечно, осуждать односторонние действия США, в частности, в Югославии и Ираке, однако нельзя не видеть, что они лишь свидетельствовали о разрушении той системы международного права, которое фиксировало соотношение сил, сложившееся более 60 лет тому назад, по окончании Второй мировой войны. Апелляция же к той, прежней международно-правовой конструкции (а в новой Концепции внешней политики РФ это делается 22 раза) есть уже признак не силы, а слабости.
Едва ли имеет большой смысл в современных условиях слишком настойчиво подчеркивать исключительную роль ООН (она упоминается в Концепции 23 раза) в построении новой системы международной безопасности. Эффективность и авторитет этого механизма год от года падает по вполне объективным причинам; анахронизм его процедур, включая процедуры принятия решений в Совбезе, становится все более очевиден. Попытки же реформировать эту организацию, похоже, не имеют успеха.
Наконец, трудно признать политически перспективным и призыв понизить роль фактора силы в международных отношениях: напротив, налицо тенденция к возрастанию этого фактора, в том числе и его непосредственно военной составляющей, как бы нам ни хотелось обратного.
Таким образом, следует констатировать, что все три основополагающих тезиса новой Концепции - апелляция к укреплению норм международного права, авторитета ООН и к снижению фактора силы в мировой политике - к сожалению, плохо реализуемы в современных условиях и, следовательно, едва ли могут служить сколько-нибудь убедительным признаком роста внешнеполитического потенциала России. В отсутствие реальной силы, в том числе и военной, подобная внешняя политика неизбежно сводится к бесконечной подаче жалоб, и более ни к чему. Сами же по себе благородные призывы к «гуманизации международных отношений», не подкрепленные «мягкой» и «жесткой» силой, не способны стать реалистичной основой роста международного влияния кого бы то ни было в прагматичном и даже во многом циничном и жестоком мире.
И это убедительно подтвердили события на Кавказе. Грузия при попустительстве (а точнее, покровительстве) США грубо проигнорировала международное право. Совет Безопасности, отказавшийся осудить агрессию, в который раз показал себя беспомощным и малополезным органом. Россия, до последнего момента пытавшаяся предотвратить войну, была обязана принять адекватные меры для защиты своих миротворцев и народа Южной Осетии от грузинских агрессоров, что она и сделала. Военная сила вновь оказалась верховным арбитром мировой политики. Применив ее, Д. Медведев в известной мере пересмотрел утвержденную им 12 июля 2008 г. (т.е. за три недели до начала конфликта) новую Концепцию, которая не выдержала столкновения с реальностью.
Безопасность и развитие
Разберемся теперь с методологическими подходами к соотношению таких понятий, как безопасность, развитие, защищенность жизненно важных интересов, объекты и субъекты безопасности.
С середины 1930-х и до конца 1980-х годов основной моделью решения теоретических и практических проблем безопасности в нашей стране являлась парадигма государственной безопасности, в рамках которой все проблемы безопасности страны решались на основе приоритета интересов государства - основного субъекта и объекта обеспечения безопасности. Научное обоснование системы государственной безопасности проводилось в этот период в основном в закрытых научных и учебных заведениях органов государственной власти, КГБ, МО и МВД СССР. С конца 1980-х - начала 90-х годов началось становление новой парадигмы национальной безопасности, охватывающей в порядке приоритетности безопасность личности, общества и государства.
В основополагающих отечественных документах по национальной безопасности, как правило, имеются специальные разделы, в которых определяются главные (основные) направления политики национальной безопасности, которые, в свою очередь, задают концептуальные рамки определения приоритетов внутренней и внешней политики государства. Помимо всего прочего это подчеркивает один из важнейших методологических принципов - принцип неразрывного единства внутренней и внешней политики. При этом на первое место ставятся приоритеты внутренней политики, исходя в том числе из того, как понимается безопасность в этих документах - состояние защищенности жизненно важных интересов личности, общества и государства. Главным же источником угроз и вызовов национальной безопасности в них декларируется внутренняя обстановка в стране, которая порождает внутренние проблемы и усугубляет внешние негативные факторы, затрудняет противодействие им.
Глобализация, как уже подчеркивалось, стирает грани между внешней и внутренней политикой. Слияние этих двух важнейших направлений государственной деятельности в области национальной безопасности означает, в частности, что любая страна, претендующая на то, чтобы с ней считались другие страны, уже не может себе позволить одну политику внутри своих границ и принципиально другую - за их пределами. Исходя из вышесказанного, политику национальной безопасности можно определить как деятельность государства, всего общества и каждого гражданина в отдельности, направленную на защиту национальных интересов и ценностей и их приумножение. Однако обеспечение национальной безопасности в важнейших государственных документах не ограничивается функцией защиты и не сводится к ней, а совмещено с идеей прогрессивного развития, которое, в свою очередь, в этих документах трактуется как демократическое, с одной стороны, и устойчивое - с другой. Политика национальной безопасности оказывается тесно связанной со стратегией устойчивого демократического развития, является ее неотъемлемой частью и одновременно условием ее реализации.
В связи с этим политика национальной безопасности должна быть направлена не только на предотвращение угроз, но и на осуществление комплекса мер по укреплению и развитию прав и свобод личности, материальных и духовных ценностей общества, конституционного строя, суверенитета и территориальной целостности государства. Речь, таким образом, идет об интегрированной и долгосрочной государственной политике, которая в американской политической мысли, например, определяется даже не как Стратегия национальной безопасности (она излагается в США раз в четыре года), а как Большая Стратегия (хотя она не носит официального характера, но рассчитана по крайней мере на 10 - 15 лет).
Итак, становится ясным: для того, чтобы приступить к определению главных направлений политики национальной безопасности, а затем и приоритетов внутренней и внешней политики, следует вначале разобраться с идеей и понятием «развитие» (и, соответственно, «Стратегия развития»). Понятие «развитие» отличается от таких категорий, как «рост», «эволюция», «модернизация». В условиях ничем не ограничиваемого и не сдерживаемого роста (производства, потребления, даже уровня жизни) нередко не может быть развития. В условиях избытка ресурсов надобности в нем просто не возникает. И наоборот: дефицит ресурсов вынуждает именно к развитию. Развитие страны - это не рост производства и потребления (хотя и может сопровождаться их ростом, модернизацией и т.д.), а прежде всего развитие человека, граждан и их сообществ. Оно предполагает не дележ ресурсов, а их умножение посредством выработки новых способов употребления наличного материала и новых технологий в деятельности. А богатство и благосостояние являются не начальным условием, а побочным продуктом развития.
Отсюда, в свою очередь, вытекает еще один методологический принцип подготовки документов по национальной безопасности - их строгая иерархия. Его можно сформулировать так: политика безопасности России в ближайшее десятилетие, целью которой является возрождение страны через укрепление российской государственности, удержание нынешних геополитических рубежей, восстановление роли и влияния России на мировой арене в качестве великой державы, должна быть основана на Стратегии национального развития и безопасности в пределах жизни одного поколения. Ее задачей является вхождение России в категорию крупнейших держав мира, лидирующих по качеству жизни и влиянию на мировую политику. Стратегия национального развития и безопасности должна быть основана на Концепции национальной безопасности России (включающей ее вековые интересы), задача которой - сохранение, воспроизводство и развитие российского суперэтноса как носителя самобытной национальной культуры, призванной стать одним из важнейших элементов формирующейся в мире интеркультуры.
Два методологических подхода к обеспечению безопасности
Методология политики обеспечения безопасности сегодня нуждается в существенном обновлении за счет освоения современных достижений научной мысли. Речь идет в первую очередь о кардинальном изменении общего подхода к обеспечению безопасности, безотносительно к тому, будь то политика, борьба с преступностью или экология. За словесной формулой «обеспечение безопасности» стоит озабоченность чрезвычайно широким, к сожалению, кругом негативных явлений самого разного масштаба - от угроз жизни и деятельности отдельного человека до опасности глобальных катастроф. И смотреть на проблему безопасности можно с разных позиций: напуганного обывателя, сотрудника правоохранительных органов, ученого - специалиста по теории надежности, Президента страны и т.д.
В качестве методологического подхода, адекватного задачам исследования этого круга проблем, следовало бы, на наш взгляд, использовать применявшийся в 1994 - 1998 гг. при подготовке целого ряда документов в аппарате помощника Президента РФ по национальной безопасности деятельностный (или системно-деятельностный) подход, разработанный в свое время методологической школой Г. П. Щедровицкого.
Господствующий в настоящее время предметно-отраслевой подход представляет собой современную форму выражения более общего подхода и мировоззрения, который называется натуралистическим. В рамках этого подхода «опасность-безопасность» есть объективная характеристика внеположенных условий, среды нашей жизни и деятельности. Вектор опасности мыслят как направленный снаружи на систему, безопасность которой хотят обеспечить. Соответственно, деятельность по обеспечению безопасности направляется на преобразование внешней среды, локализацию и блокировку возможных источников опасности в ней и/или на отгораживание от этой среды потенциальных источников опасности. Даже говоря о «внутренних» опасностях, всегда разделяют угрожаемую, подверженную опасности систему и источники опасности, выделяемые и помещаемые, следовательно, вне угрожаемой системы.
В рамках деятельностного (системно-деятелъностного) подхода картина представляется ровно противоположным образом: «опасность-безопасность» выступает как характеристика нашей собственной деятельности, а системное представление о последней объединяет воедино источник опасности и угрожаемый объект. Источником любых и всяческих опасностей являемся мы сами, а представления о внеположенных опасностях суть не более чем «превращенные формы», мифологемы психологического происхождения.
Для начала следует развести две указанные позиции по ключевым вопросам. Что именно подвергается опасности и, соответственно, является объектом обеспечения безопасности? В чем источники опасности для этих объектов? Каковы, в самом общем виде, пути обеспечения безопасности, необходимые знания и средства?
При фиксации «состояния опасности» угрожаемыми объектами традиционно считаются предметные образования - люди, их имущество, предметы их жизнедеятельности и труда, территории, производственные процессы и т.п., вплоть до таких «универсальных» объектов, как государство, общество, цивилизация. Источниками опасности считаются «опасные процессы», объективно присущие миру и зарождающиеся в нем - в природе и человеческом обществе, в частности, в связи с «научно-техническим прогрессом» (широко распространен тезис об объективном возрастании опасности аварий и катастроф с ростом достижений науки, техники и производства). Следствием этой идеологемы «опасного окружения» является концепция защиты угрожаемых объектов: задача состоит в исследовании «опасных процессов» как части предзаданной объективной реальности, прогнозировании их поведения и принятии соответствующих защитных мер.
Альтернативная, деятельностная точка зрения исходит, во-первых, из того, что все основные ценности, которым могут угрожать неблагоприятные изменения, вписаны в системы жизни и деятельности человека; негативные явления связываются с разрывами деятельности - невозможностью или трудностью ее осуществления. Отсюда следует, что никаких опасностей вне и независимо от нас и нашей деятельности в природе и технических системах как таковых не существует. Опасны или безопасны сами наши системы деятельности, и зависит это не от свойств материала, с которым нам приходится иметь дело (природы, конструкций, действий других людей и пр.), а от наличия или отсутствия у нас форм организации, методов и средств работы с данным материалом и протекающими в нем процессами в данных условиях.
Системно-деятельностная методология, как представляется, открывает новые возможности для решения многих проблем национальной безопасности. Например, новые подходы к обеспечению национальной безопасности требуют новой ресурсной политики. Согласно господствующему в настоящее время натуралистическому подходу, и в России, и в мире в целом, ресурсы существуют объективно (внеположенно, предзаданно) по отношению к деятельности (т.е. естественно) и должны быть «втянуты» извне в деятельность для ее бесперебойного функционирования в качестве либо исходного материала («сырьевые ресурсы»), либо иных важных компонентов обеспечения (финансовые ресурсы, кадровые ресурсы и пр.). Согласно второму, деятельностному представлению, основополагающие рамки для понятия «ресурсы» - целенаправленная человеческая активность. Ресурсы следует понимать как искусственно-естественные. Ими становится то и тогда, для чего и когда появляются возможности и способы употребления этого в деятельности.
Риски, вызовы и угрозы безопасности
Ответ на вопрос, что именно надо делать для обеспечения национальной безопасности (т.е. постановка конкретных целей и задач этой деятельности) напрямую зависит от того, как нам удалось обрисовать предмет национальной безопасности, выделив процессы, жизненно важные для человека как гражданина (в т.ч. процессы, выступающие как интересы общества и государства). Тогда мы можем понять, что представляют собой разрывы, помехи протеканию процессов, с которыми связаны риски, вызовы и угрозы национальной безопасности, и выделить источники этих угроз.
Здесь следует сделать важное методологическое пояснение. Риски, вызовы и угрозы мы рассматриваем как разные степени опасности. В этом терминологическом ряду риски - самый низкий уровень опасности, а угрозы - самый высокий уровень. Важнейший компонент политики национальной безопасности состоит в освоении и умелом применении технологий перевода угроз в вызовы, а вызовов - в риски. Если же риски перерастают в вызовы, а вызовы в угрозы, то это - несомненный признак серьезных сбоев в системе безопасности той или иной страны.
Проиллюстрируем это положение вначале на простом бытовом примере. Если пешеход переходит улицу в положенном месте, на зеленый свет светофора - это риск; если на красный сигнал светофора, даже при отсутствии машин - это вызов; если же в потоке машин в неположенном месте - это уже угроза. Этот пример, кстати говоря, подтверждает правильность основного методологического правила мыследеятельностного подхода: опасности существуют не вне нас, а внутри; мы сами их для себя создаем собственной деятельностью. Указанные рассуждения применимы к любой проблеме национальной или международной безопасности.
Например, сегодня уже доказано, что транснациональный терроризм - это не бог весть откуда взявшаяся проблема, а явление рукотворное, продукт деятельности американских и советских спецслужб, который лишь вышел (или не вышел?) из-под их контроля. Возможность чеченского вооруженного мятежа представляла собой в 1991 - 94 гг. лишь гипотетический риск. Его перерастание в вызов, а тем более в угрозу национальной безопасности возможно было тогда предотвратить путем вывоза всей боевой техники и стрелкового оружия с территории республики. Однако по определенным причинам (не будем их здесь анализировать) этого сделано не было, что и привело к двум чеченским кампаниям по подавлению вооруженного мятежа.
Расширение НАТО на Восток - это, конечно, не угроза, а лишь вызов национальной безопасности России, который вполне возможно перевести в категорию риска в случае успешной дипломатической работы по установлению партнерских отношений и трансформации этого военного блока в организацию коллективной безопасности с участием России. То же самое можно сказать и об экономическом и военном усилении Китая: пока это лишь вызов для национальной безопасности, который сегодня не слишком сложно перевести в категорию риска путем укрепления военно-политических и регламентации экономических отношений (включая строгий контроль над миграционными потоками) с этим важнейшим для России партнером.
Отсюда вывод: анализ любой проблемы национальной и международной безопасности должен начинаться с анализа рисков, вызовов и угроз и возможностей перевода угроз в вызовы, а вызовов - в риски.
Однако в свете сказанного выше нельзя не видеть «угрозу» того, что наследие предшествующей исторической эпохи еще долго не позволит нам создать адекватные механизмы выработки решений о национальных интересах и угрозах этим интересам.
Конечно, с одной стороны, сегодня можно достаточно четко обозначить главные направления поиска угроз национальной безопасности России, опираясь как на методологические представления о сущности обеспечения безопасности, так и на анализ современного состояния страны. Но с другой стороны, виден и проблемный аспект этой работы, ставящий на повестку дня, строго говоря, не вопрос «что есть угрозы?», а вопрос «как определять угрозы национальной безопасности при сегодняшнем состоянии российского общества?»
Проблема национальной безопасности имеет свои особенности. Каждый приходит к ней по-разному, и у каждого свой подход. И ни один из этих подходов не оказывается лишним или избыточным. Это говорит о том, что ни на уровне экспертного сообщества, ни на уровне политического класса в целом эта проблематика, конечно, не исчерпана: многие комплексные междисциплинарные исследования еще, несомненно, впереди.…
Проблематика безопасности России в период с 1991 по 2008 гг., с одной стороны, представляется достаточно проработанной (о чем говорит огромный объем изданной за эти годы научной литературы), а с другой, всегда актуальной и вечно новой. Этот период уникален ввиду становления новой российской государственности, интенсивного поиска нашей страной новой национальной идентичности. Процессы эти еще далеки от завершения.
Мощный интеллектуальный прорыв, в частности, получил воплощение в Послании Президента РФ по национальной безопасности от 13 июня 1996 г. И хотя оно осталось не слишком замеченным - а было оно выпущено в период между двумя турами президентских выборов, которые тогда носили (впрочем, как и всегда в России) «судьбоносный характер» - это был серьезный вклад и в теорию, и в практику политики национальной безопасности: наиболее важные и принципиальные положения этого документа затем многократно тиражировались и воспроизводились в последующих государственных материалах и выступлениях высшего политического руководства России. При этом особенностью нашей работы была опора на экспертное сообщество, чего сейчас - ни в Администрации Президента РФ, ни в Правительстве РФ - к сожалению, нет.
Должно было пройти время с тем, чтобы положения выработанной тогда политики национальной безопасности прошли испытание. И это произошло. Сегодня можно утверждать: правильность основных положений этой политики была подтверждена. Нынешние чиновники, увы, не используют наработки, которые тогда были сделаны. И не могут избежать системных ошибок, связанных с неверными методологическими и концептуальными подходами к национальной безопасности. Косвенно это подтверждает правильность наработанных тогда подходов. И сейчас в работе над новым вариантом концепции власть, похоже, наступает на те же грабли. Работа, похоже, ведется без опоры на научную методологию, без должной опоры на науку вообще. И снова за эти сбои вряд ли кто-нибудь ответит. И это не может не беспокоить. Вот и сегодня аппарат Совета Безопасности РФ келейно готовит очередной вариант многострадальной концепции (на этот раз ее назвали «Стратегией»).
Обратим внимание на методологические выводы, которые приобрели в последние годы особую актуальность. Они могли бы стать предметом отдельных комплексных исследований по тематике национальной и международной безопасности, политических проблем международных отношений и глобального развития.
Первое. Вопросы национальной и международной безопасности находятся в отношениях диалектической взаимосвязи. Этому во многом способствует упомянутое выше стирание грани между внутренней и внешней политикой в условиях глобализации. Далеко ее случайно кризис поразил сегодня одновременно системы национальной безопасности отдельных государств, включая Россию, и систему международной безопасности. Любой сбой в системе национальной безопасности, во всяком случае крупных государств, наносит ущерб системе международной безопасности. Системы национальной безопасности отдельных стран становятся по существу кирпичами, а в случае крупных стран - и несущими опорами здания международной системы. Чем они прочнее - тем прочнее это здание. В XXI в. нельзя поэтому строить свою национальную безопасность в замкнутом формате или, что еще хуже, за счет национальной безопасности другого государства или международной безопасности. За попытки это делать приходится жестоко расплачиваться. С другой стороны, наличие брешей в системе международной безопасности больно бьет по безопасности национальной.
Второе. Сегодня, как никогда, стало очевидным, что мы имеем дело с системным кризисом глобального управления. Все без исключения механизмы глобальной безопасности оказались неадекватными новым вызовам и угрозам. На наш взгляд, требуется серьезное развитие этой темы.
Третье. С каждым годом становится все более очевидной необходимость анализа политики национальной безопасности в контексте стратегии развития. При этом в иерархии общегосударственных политических документов стратегия национального развития выступает по отношению к политике национальной безопасности как более общий, а потому первоочередной документ. Без четкого представления о стратегии развития сложно (если возможно вообще) определить, безопасность чего, собственно, следует защищать. А стратегии развития у нас как не было, так и нет. В этом одна из фундаментальных причин топтания на месте с концепцией национальной безопасности. Ведь еще классики учили, что если не решить общие вопросы, то при решении более частных мы обречены на то, чтобы постоянно натыкаться на эти общие вопросы.
Четвертое. Все более явной становится и необходимость разработки государственной ресурсной политики - и в целях обеспечения национальной безопасности, и в интересах стратегии развития. Здесь у нас также - явный провал. Именно хорошо продуманная и взвешенная ресурсная политика призвана обеспечить конкурентоспособность России как государства, национальной экономики, ее отдельных отраслей, отечественных частных компаний, инновационных систем и пр. в глобальном мире, что является одной из главных предпосылок национальной безопасности.
Пятое. Серьезным пробелом в исследовании проблем национальной безопасности является понимание механизма (механизмов) ее обеспечения. Здесь для исследователя – «непаханое поле», поскольку эффективного национального механизма нет вообще. А то, что есть - это причудливый симбиоз рецидивов управленческого опыта нашего славного прошлого, которое, впрочем, подверглось разрушительной редукции, и скопированных западных (в основном американских) наработок.
Сегодня требуются новые методы актуализации ресурсов. «Ресурсы» возникают в ходе реализации преобразований существующих систем деятельности (или при рождении новых, не существовавших ранее систем). Формирование новых или кардинальное обновление существующих систем выливается в создание нового способа употребления материала в преобразуемой деятельности сверх или вместо того материала, который уже ею организован и в ней используется. По завершении же процесса преобразований, когда новая система деятельности начинает исправно функционировать, «новые ресурсы» снова превращаются в известные, нормативно описанные организованности деятельности, которые должны лишь восстанавливаться, возобновляться по мере «износа» или невозвратного использования в течение всего срока эксплуатации данной системы деятельности.
Новая ресурсная политика призвана обеспечить конкурентоспособность России в глобальном мире - и как государства, и как национальной экономики, а также отдельных отраслей, отечественных частных компаний, инновационных систем. Включаясь в процессы глобализации, Россия должна не только реалистично оценивать свой ресурсный потенциал, но и уметь им управлять. Соответственно, необходимы новые механизмы и инструменты осуществления ресурсной политики, которая в условиях жесткой конкуренции национальных государств и других субъектов (ТНК и др.) на мировой арене становится одним из главных направлений политики национальной безопасности. С точки зрения наблюдателя, Россия по природным богатствам занимает первое место в мире. Но с точки зрения инвестора, менеджера или предпринимателя, нацеленного на использование этих богатств, дело обстоит ровно противоположным образом: у нас нет соответствующих концепций, программ и проектов; эти ресурсы не включаются в хозяйственный оборот, а, следовательно, не являются богатством, никак не способствуют развитию России и благосостоянию ее граждан. Это лишь потенциальные ресурсы. Между тем, обеспечивать их безопасность (сохранность) нужно, что поглощает актуальные, реальные ресурсы и лишь ослабляет страну. Сами же они при этом остаются бесполезными и не вносят вклада в развитие и, следовательно, обеспечение безопасности.…
Печатается по: Кортунов С.В. Диалектика национальной и международной безопасности: некоторые международные аспекты // ПОЛИС. Политические исследования. – 2009. – № 1. – C. 7-28. Режим доступа: http://www.ebiblioteka.ru/browse/doc/19499850.
Вопросы для самоконтроля:
-
Какова, по мнению автора, взаимосвязь таких понятий как «безопасность», «национальная идентичность», «национальные интересы», «глобализация» и «конкурентоспособность»?
-
В какой зависимости находятся категории «безопасность» и «развитие»?
-
Что означает термин «интеркультура»?
-
Как соотноситься формула «опасность-безопасность» в рамках деятельностного подхода?
|