Политическая активность социально-политических субъектов характеризуется дуалистичностью, то есть сочетанием стихийных (как правило спонтанных) и организованных действий. Первые представляют собой непосредственную массовую реакцию членов групповой социальной общности на реальные или мнимые действия других субъектов, прежде всего государственного аппарата. Данная реакция, имеющая достаточно серьезную эмоциональную составляющую, может быть как позитивной (одобрительной), так и негативной (протестной). Последняя всегда является более массовой и интенсивной, даже если она направлена не против действий, а лишь против намерений. Наличие в протестной реакции достаточно значимой, а иногда и весьма значимой, эмоциональной составляющей, дает возможность персональным и институциональным политическим субъектам вызывать подобного рода стихийную протестную реакцию путем распространения слухов и организации разного рода провокаций. Чем интенсивней протестная реакция, тем вероятнее ее перерастание в кампанию насильственных действий (погромы, бунты, восстания и даже революции).
История знает немало примеров того, как подобного рода перерастание происходило спонтанно, когда совершенно незначительное событие, которое в других ситуациях оставалось незамеченным, в данном случае приводило к мощному социально-политическому «взрыву». Такое явление принято называть «триггерным эффектом». Само собой разумеется, что эффект имеет место лишь тогда, когда протестная реакция достигла максимального значения. Если раньше «триггерный эффект», как правило, не выходил за рамки отдельного государства, то в современном глобализирующемся мире он иногда перешагивает государственные границы. Наглядным примером в этом отношении были массовые волнения в ряде мусульманских стран, вызванные публикацией в заштатной датской газете серии карикатур на основателя ислама пророка Мухаммеда. Эти волнения сопровождались попытками захвата дипломатических представительств ряда западноевропейских государств. Данный вариант «триггерного эффекта» получил название «эффекта бабочки».
Следует заметить, что этот эффект далеко не всегда является следствием столь незначительных событий. Это может быть достаточно серьезное политическое событие, в частности арест или убийство видного политического деятеля, который воспринимался одним или несколькими социальными общностями в качестве своего лидера. Примером может служить мощная волна погромов, прокатившаяся по Пакистану после убийства Б. Бхутто.
Наряду со стихийной, социальная общность может проявлять и организованную активность, которая имеет две основные формы: инициативную и адаптивную. Первая является результатом самоорганизации социальной общности, когда ее члены объединяются в некое самостоятельное политическое движение или партию, выдвигают своих политических лидеров, которые берут на себя руководство ее политической деятельностью, что делает последнюю организованной, а следовательно, и управляемой. Таким образом, социальная общность берет на себя инициативу (обычно в коалиции с другими) по созданию новых институциональных и персональных политических субъектов.
Выше уже отмечалось, что социально-политическими субъектами являются групповые социальные общности, но никак не статистические. Однако далеко не каждая групповая социальная общность может стать таким субъектом, а лишь та, интересы которой постоянно и достаточно тесно связаны с политикой, то есть с сохранением или изменением существующего политического статус-кво.
У одних социальных общностей таковая связь или отсутствует, или слаба и спорадична, а у других достаточно сильна и регулярна. Первые являются лишь потенциальными социально-политическими субъектами, а вторые - актуальными.
Хотя актуальные социально-политические субъекты проявляют политическую активность, а следовательно, участвуют в политической борьбе, многие делают это только до тех пор, пока она не становится ожесточенной. Критерием ожесточенности является широкое применение насилия (в конечном счете вооруженного). Его экстремальной формой является геноцид (односторонний или обоюдный). Исходя из этого среди актуальных социально-политических субъектов можно выделить основных, то есть тех, кто предопределяет ход и исход политической борьбы, а следовательно, и состояние социально-политического уровня в целом.
Как неопровержимо свидетельствует опыт истории, к категории основных могут быть отнесены только три типа групповых социальных общностей, так как геноцид имел место только на их основе. Это этнос, конфессия и социально-экономический класс. Остальные (их большинство) актуальные социально-политические субъекты являются второстепенными, так как не оказывают сколько-нибудь серьезного влияния на исход политической борьбы. Их активность становится заметной во время ослабления этой борьбы, то есть когда падает активность основных, что означает тенденцию к политической стабилизации. Исходя из сказанного представляется необходимым рассмотреть именно эти три типа социальных общностей.
С момента своего рождения каждый человек оказывается включенным в состав трех данных типов общностей и пребывает в таком состоянии на протяжении всей своей жизни. В известном смысле он пребывает в своего рода трехмерном социально-политическом пространстве. Отдельный индивид может менять свое положение в данном пространстве, но выйти из него он не может. Поскольку общество в конечном счете есть совокупность индивидов, постольку данное положение применимо и к нему.
… История XX века дала несколько примеров переориентации как успешных, так и безуспешных. Весьма нагляден в этом отношении пример фашистской Германии, где пришедшая к власти гитлеровская правящая элита быстро и эффективно осуществила социально-политическую переориентацию германского общества. Хотя доминирующей в момент захвата государственной власти была социально-классовая ориентация, однако достаточно конкурентоспособной была и этническая, то есть налицо был социально-политический дуализм. Его отражением было само название гитлеровской партии - Немецкая национал-социалистическая рабочая партия. В этой обстановке фашистская правящая элита четко и последовательно провела смену ориентации с социально-классовой на этническую, причем последняя была абсолютизирована. Значимость социально-классовой ориентации была минимизирована, а конфессиональная и ранее была резко ослаблена в ходе секуляризации. Таким образом, произошла замена дуализма на моноцентризм.
Нельзя, конечно, не учитывать, что успех этой кардинальной переориентации был в значительной степени обеспечен наличием благоприятных внутренних и внешних условий. В частности, тяжелым социально-экономическим кризисом в сочетании с тяжестью Версальского мира, сохранением влияния милитаризма и великогерманским шовинизмом, не говоря уже о непоследовательности политики Франции и Англии - держав-победительниц в Первой мировой войне.
Гораздо более радикальный вариант переориентации попытались осуществить в России большевики. Первоначально они проводили курс на абсолютизацию социально-классовой ориентации, путем ликвидации конфессиональной и подавления этнической («пролетарский интернационализм»). В какой-то степени им это удалось, но отнюдь не окончательно. Общий же замысел переустройства общества был более грандиозен. Он предполагал в конечном счете ликвидацию классовой ориентации («построение бесклассового общества»). Таким образом хотели ликвидировать все социально-политическое пространство, а заодно и государство («отмирание государства»). По существу, этот замысел представлял собой своего рода инволюционный проект, предусматривающий возвращение общества к догосударственному состоянию.
Приведенные примеры, конечно, экстремальны, поскольку социально-политическая переориентация проводилась в предельно сжатые по историческим меркам сроки, строго и последовательно, то есть была продуктом политической инженерии, а следовательно, носила искусственный характер. В отличие от искусственной, естественная переориентация представляет собой медленный стихийный процесс, детерминируемый в основном социально-политическим развитием, причем со второй половины XX века не только внутренним, но и мировым.
Если под этим углом зрения посмотреть на эволюцию государственно-организованного общества с момента его генезиса и до наших дней, то достаточно отчетливо прослеживается общемировая тенденция естественной переориентации от этнической доминанты к конфессиональной (появление мировых религий) и затем к социально-классовой. Первые два вида социально-политической ориентации в принципе присущи докапиталистическому, а последний - капиталистическому обществу. Проводимая при капитализме секуляризация рано или поздно ведет к неизбежному падению значимости конфессиональной ориентации. Как следствие, в развитых странах налицо или дуализм, или моноцентризм. Гораздо более пеструю картину являют собой развивающиеся государства, а также находящиеся в переходном состоянии (в частности Россия). Для них характерен самый широкий спектр социально-политических ориентации и разнообразие их сочетаний, которые в целом ряде случаев не обладают достаточной устойчивостью (особенно при дуализме).
Каждый из трех основных типов социально-политических субъектов обладает конфликтогенным потенциалом, а следовательно, может быть источником дестабилизации. Его величина вариативна от минимальной, когда актуализация данного потенциала не представляет угрозу стабильности, до максимальной, при которой дестабилизация неизбежна. Процесс его актуализации при максимальном значении постоянен, но волнообразен, а при среднем, как правило, дискретен. При минимальном - дестабилизация отсутствует.
Величина конфликтогенного потенциала детерминируется в самом общем виде степенью диверсификации соответствующего типа. Между ними наблюдается положительная корреляция: чем выше степень диверсификации, тем больше величина конфликтогенного потенциала, а следовательно, и вероятность его актуализации. В этом отношении показателен пример скандинавских государств, где моноэтничность и моноконфессиональность в сочетании с небольшой величиной социально-классового конфликтогенного потенциала (фактическое отсутствие нищеты и безработицы) обеспечивали политическую стабильность и устойчивость на протяжении не одного столетия.
Россия на протяжении всего XX века являла собой альтернативный пример. Она весьма наглядно демонстрировала так называемый «кумулятивный эффект» дестабилизации, при котором практически одновременно происходит актуализация всех трех типов конфликтогенного потенциала. Его следствием дважды становился распад государства. Российская империя распалась на 72 части, а СССР - на 15. Хотя распад уже РФ удалось предотвратить, однако снять полностью его угрозу пока еще не удалось.
В Европе даже после распада СССР, Югославии и Чехословакии сохраняется угроза распада целого ряда государств (Великобритания, Испания, Бельгия), где величина этнического конфликтогенного потенциала продолжает нарастать при сохранении минимальной величины конфессионального и весьма средней - социально-классового. Таким образом, пока условий для «кумулятивного эффекта» еще нет, но в перспективе они могут появиться в связи с усилением конфессионального конфликтогенного потенциала по мере роста мусульманских диаспор. Уже сейчас во Франции он близок к максимальной величине, что весьма убедительно показали события 2005 года, которые с полным основанием можно рассматривать как своего рода партизанскую войну, хотя в нем была и мощная этническая составляющая.
Из трех типов конфликтогенного потенциала наибольшую опасность для государства представляет именно этнический, так как только его актуализация ведет к распаду или полураспаду государства. В отличие от него конфессиональный и социально-классовый типы в своей актуализации в принципе не выходят за рамки дестабилизации, которая в конечном счете может привести лишь к смене политического режима. Для них характерна та политическая деструктивность, которая присуща этническому конфликтогенному потенциалу, хотя применительно к конфессиональному варианту необходимо сделать некоторое уточнение.
Конфессиональные общности стали выступать в качестве самостоятельных социально-политических субъектов только после появления мировых религий. До этого каждое племя или народность имело собственную особую религию, которая была символической составляющей его самоидентификации, то есть налицо было синкретическое этноконфессиональное единство. Мировые религии разрушили его. В силу своей интернациональной природы они были направлены на подавление этнического самосознания и его замену конфессиональным, выражающим универсальные общечеловеческие ценности. Оттесняя и даже уничтожая своих предшественников, мировые религии завоевали мир, хотя отнюдь не полностью и не всегда окончательно. Некоторые из предшественниц смогли устоять под их натиском и, соответственно, в их зонах сохраняются в той или иной степени этноконфессиональное единство. Секуляризация поставила перед всеми религиями, в первую очередь перед мировыми, проблему самосохранения, что не могло не вызвать с их стороны ответную реакцию, которая проявляется в двух основных формах: адаптивной и агрессивной. В рамках первой упор делается на модернизацию и политическое маневрирование, а во второй - на блокирование любой модернизации вплоть до обскурантизма и бескомпромиссной политической конфронтации (включая вооруженную борьбу). Воплощением этой последней является фундаменталистское движение, целью которого провозглашается восстановление симбиоза религии и государства, то есть десекуляризация. Симптоматично, что фундаменталистское движение затронуло не только мировые, но и этнические религии (в частности индуизм).
Если под этим углом зрения посмотреть на состояние мировых религий, то рисуется достаточно разнородная картина. Буддизм в целом сохраняет свою традиционную адаптивность, что вполне естественно, учитывая его пацифистскую природу. В христианстве ситуация противоречивая. Католическая церковь официально осудила любые проявления фундаментализма, хотя ее политическая активность возрастает, причем основной акцент делается на общечеловеческих ценностях и морально-нравственную роль. В отличие от нее фундаменталистское течение оформилось в протестантизме (США) и православии (Россия), но действительно господствующие позиции оно завоевало лишь в исламе.
В подавляющем большинстве стран мусульманского мира исламские фундаменталисты (исламисты) ведут последовательную борьбу за свержение светских политических режимов (в основном военных диктатур) под лозунгом десекуляризации. Кроме того, в качестве своей перспективной цели они видят объединение всех мусульман в единое государство (возрождение халифата), что предполагает отделение от поликонфессиональных государств тех частей, где мусульмане составляют большинство. Иначе говоря, исламисты проповедуют конфессиональный сепаратизм, который на практике сочетается с этническим, превращаясь в этно-конфессиональный, по крайней мере в большинстве случаев. Что будет означать для России реализация этой цели, нет особой необходимости пояснять. Причем не только для нее, но в перспективе - для Западной Европы по мере роста мусульманских ареальных диаспор. Хотя исламистам пока не удалось в полном объеме реализовать свои замыслы, нельзя не видеть, что в большинстве государств Ближнего и Среднего Востока они смогли осуществить социально-политическую переориентацию, сделав конфессиональную ориентацию доминирующей даже там, где условия для этого были явно неблагоприятны, например в Турции. Вместе с тем, за исключением Ирана, они так и не сумели свергнуть светские политические режимы. Их ставка на развязывание гражданских войн (Сирия, Египет, Алжир и др.) не принесла ожидаемых результатов. Военные и военно-полицейские диктатуры, хотя и не смогли предотвратить дестабилизацию, но оказались весьма устойчивыми, проявив немалую гибкость в политическом маневрировании.
В этой связи нельзя не затронуть выдвинутого администрацией Дж. Буша-младшего плана демократизации Ближнего и Среднего Востока и Северной Африки («Большой Ближний Восток»). Сама по себе концепция демократизации не может вызвать принципиальных возражений, однако в конкретных условиях региона, то есть доминирования конфессиональной социально-политической ориентации, она таит в себе вполне реальную опасность прихода государственной власти в руки исламистов. Подтверждением этого стали результаты свободных выборов, проведенных в Палестинской национальной автономии в 2006 году. Победу на них одержало исламистское движение «ХАМАС», причем, что симптоматично, сами его руководители на нее не рассчитывали. Ни попытки умиротворить исламистов, ни жесткие экономические санкции результатов не дали, а лишь способствовали развязыванию гражданской войны.
Соответственно, чтобы избежать прихода исламистов к власти, необходимо значительно ослабить роль конфессиональной ориентации, а на это потребуются немалые средства и особенно время. К каким последствиям привела американская попытка ускоренной демократизации Ирака, хорошо известно. В течение пяти лет добиться политической стабильности в стране так и не удалось, несмотря на наличие очень крупного иностранного (по существу оккупационного) военного контингента. Что произойдет в случае его вывода, не трудно представить.
Есть все основания полагать, что исламисты, используя определенные успехи «ползучей исламизации», предпримут новые попытки свержения светских политических режимов, причем именно под лозунгом соблюдения прав человека и демократизации. Если США и их союзники в свою очередь усилят давление на эти режимы, реализуя план Дж. Буша-младшего, то по существу две эти силы, враждуя между собой, будут объективно действовать параллельно. В этом случае светские политические режимы окажутся и уже сейчас оказываются в чрезвычайно сложном положении и вряд ли смогут обеспечить стабильность.
Если учесть, что данный регион характеризуется постоянными войнами, причем не только партизанскими и диверсионно-террористическими, но и регулярными, то внутренняя социально-политическая дестабилизация может серьезно усилить его роль как основного очага угроз для международного мира и безопасности. Свержение партийно-политической диктатуры Саддама Хусейна путем прямой военной интервенции США и их союзников принесло не тот результат, на который рассчитывали.
Если Ближний и Средний Восток, бесспорно, занимает первое место в мире по степени актуализации конфликтогенного потенциала, то на втором находится регион Черной Африки, которая может считаться своего рода образцом внутренней нестабильности. Полностью доминирующая этническая ориентация (налицо моноцентризм) характеризуется предельной степенью диверсификации на племенном уровне. Большинство существующих там государств являются продуктами колониальной политической инженерии, то есть представляют собой искусственные политические конструкции, возникшие в результате экспериментов над родоплеменным обществом, причем, как правило, находящимся на таком уровне своего развития, который недостаточен для его быстрой трансформации в государственно-организованное. Племя по самой своей природе есть антипод государства, в услугах которого оно, в сущности, не нуждается. Как следствие - стойкий племенной сепаратизм и межплеменные войны (трайбализм), которые отличаются крайней жестокостью, а нередко и массовым геноцидом (например в Руанде).
Такого рода квазигосударства получили в зарубежной науке название «неудавшиеся» (failed states). Все они в большей или меньшей степени являются иждивенцами мирового сообщества - получателями международной гуманитарной помощи. Без нее зачастую невозможно предотвратить массовое вымирание от голода их населения, в первую очередь беженцев. Вместе с тем контроль за распределением этой помощи является достаточно серьезной причиной межплеменных столкновений, которые постоянно подрывают стабильность.
Вообще, для региона характерен быстрый переход от политической дестабилизации к ее военной фазе. Объясняется это в немалой степени традицией межплеменных вооруженных конфликтов и насыщенностью региона оружием, поток которого, особенно обильный во время «холодной войны», хоть и уменьшился, но остается весьма значительным. Стимулируют его находящиеся у власти в большинстве стран региона военные диктатуры. В отличие от Ближнего и Среднего Востока, Черная Африка не вызывала особого беспокойства со стороны мирового сообщества, хотя ему иногда приходилось прибегать к военному вмешательству в форме миротворческих операций. Далеко не всегда они оказывались успешными (например провал США в Сомали). В целом пока можно констатировать, что в регионе отсутствуют достаточные предпосылки не только для обеспечения стабильности, но и для предотвращения вооруженных форм дестабилизации.
В этой связи следует заметить, что в отличие от Ближнего и Среднего Востока военные диктатуры в Черной Африке в принципе менее эффективны в плане обеспечения социально-политической стабильности как в силу ограниченности своих силовых возможностей, так и ввиду отсутствия авторитетных лидеров-харизматиков, не говоря уже о влиянии трайбализма.
В отличие от двух рассмотренных выше регионов, в Европе и на постсоветском пространстве наметилась явно просматриваемая тенденция к уменьшению вероятности перехода социально-политической дестабилизации в фазу вооруженной конфронтации. Вместе с тем, как бы компенсируя это, появились новые формы массовых насильственных действий без применения огнестрельного и холодного оружия. В этом плане особый интерес представляют собой события во Франции в 2005 году, когда афро-арабская диаспора развернула по существу партизанскую войну против французского правительства, которое оказалось к ней не готово.
Отряды афро-арабской молодежи в течение месяца в ночное время совершали налеты на общественные учреждения, закидывая их бутылками с зажигательной смесью, уничтожали автомашины, громили магазины. Они регулярно вели бои с полицией, используя подручные средства (камни и палки). Было достаточно много хулиганских проявлений, но жертв (убитых) не было ни среди участников событий, ни среди населения. Огнестрельное оружие ни разу не использовалось.
Эта «бескровная» партизанская война охватила практически все крупные города Франции, за исключением Марселя и его окрестностей, что отнюдь не случайно, так как этот район страны уже превратился в арабский (точнее - алжиро-марокканский) анклав. Хотя события, видимо, начались спонтанно, но, учитывая их длительность и характер, их никак нельзя квалифицировать как бунт или восстание. Нет серьезных оснований полагать, что за этими событиями стоит организованная преступность, хотя в составе этих отрядов число полукриминальных и даже криминальных элементов было велико. Действия этих отрядов характеризовались единством тактики и достаточно высокой степенью координации. Возможно, что этот вариант бескровной партизанской войны останется эксклюзивным феноменом, но нельзя исключать и обратного, то есть применения данного сценария в других странах Западной Европы.
Другой формой массовых насильственных действий, которая уже получила широкое распространение, можно считать так называемые «цветные революции». В сущности, они представляют собой невооруженные восстания, чего история раньше не знала. Огромные массы людей стягиваются к столице, занимают ее центр, блокируют высшие органы государственной власти, а затем разгоняют их без применения каких-либо подручных средств. Обеспечить совместные действия огромной массы людей можно лишь при наличии высокого уровня организованности. «Цветная революция» всегда осуществляется с решительной целью - свержения существующего политического режима. Ее объектом, как правило, являются латентные диктатуры, которым присуще прикрытие с помощью полного набора демократической атрибутики, носящей декларативный характер, но тем не менее ограничивающей их репрессивно-террористические возможности.
Объективной предпосылкой успеха «цветной революции» является предельное сужение социально-классовой базы режима. Правящая политическая элита по существу оказывается в полной политической изоляции. Она не может рассчитывать на лояльность государственного аппарата, прежде всего армии и полиции. Такая изоляция наступает тогда, когда она наглядно демонстрирует свою неспособность обеспечить эффективное управление обществом и высокую степень своей криминализации.
|